Анатолий Чмыхало - Три весны

Но мало-помалу зал заполнялся. Люди захватывали места поближе к сцене. Лишь первые четыре ряда стульев никто не занимал. На эти места не пускала маленькая белокурая девушка.

— Для кого? — кивнув на стулья, спросил Алеша у заведующего клубом.

— Да тут… понимаешь… — махнул рукой тот. — Власовцев приведут, которые хорошо работают. В порядке поощрения. А я б их взорвал в карьере вместе с рудою. Так и смотрят на тебя волком. Особенно бандеровцы.

Алеша ушел гримироваться в маленькую комнатку за сценой. Соня шептала трудные места роли. И опять ее успокаивал, пританцовывая перед настольным зеркальцем, Демидов:

— Только не волноваться! — А у самого уже отвисла челюсть.

У Агнии Семеновны что-то не ладилось с оборками на платье, и она нервно ковыряла иголкой. Соня отложила тетрадку с ролью и поспешила ей на помощь. А помреж Сережа подскочил с другой стороны:

— Все готово, Агния Семеновна. Давать второй звонок?

— Они ждут власовцев, — бросил Алеша через плечо.

— Власовцев привели.

— Давай, Сережа, второй, — распорядилась Агния Семеновна.

По сцене торопливо простучали чьи-то каблуки и замерли у двери в гримировочную. Алеша оглянулся. В дверном проеме стояла Вера, растерянная, с округленными глазами.

— Что случилось? — невольно привстал Алеша.

— Там… там… — она задыхалась. — Там Петя Чалкин. Петер.

— Где? — не сразу сообразил Алеша.

— С власовцами. Пойдем-ка. Не могла же я ошибиться!..

Алеша как был недогримированный, так и бросился следом за нею. Чуть отодвинув занавес, чтоб только образовался маленький просвет, Алеша посмотрел на первые ряды. Среди мрачных, наголо остриженных людей он почти сразу увидел Петера. Петер сидел, съежившись и скрестив на груди руки. На его лице была смертельная усталость, лицо застыло, как маска.

В маленькую дверцу, что вела на сцену из зрительного зала, просунулась голова заведующего клубом:

— Пора начинать. Все в сборе.

— Подождите. Мы еще не готовы, — бросился к нему Алеша. — А кто привел власовцев?

— Есть тут майор, а что?

— Пригласите его сюда. Нам он очень нужен. Пригласите, пожалуйста.

Майор удивился желанию Алеши поговорить с Чалкиным. О чем толковать с предателями, изменниками Родины? Учились вместе? Тем более. Сам майор в этом случае прошел бы мимо и даже не посмотрел в его сторону. Но если уж так нужно артистам, то майор не возражает.

И вот Петер в сопровождении сержанта, вооруженного наганом, вошел в гримировочную. Острым взглядом пробежал по лицам столпившихся артистов: кому он понадобился?

— Не узнаешь, Петр? — с суровыми нотками в голосе спросил Алеша.

— Леша? Нет, нет… Я не виноват! Меня по ошибке!.. — Губы у Петера затряслись. Он рванулся к Алеше, но тут же сник. Руки повисли, как плети.

— Здесь и Вера. Вот она. Мы живем в Ачинске.

— Вера?.. Я не виноват! Вот честное слово! — глаза у Петера забегали от Алеши к Вере. — А я… Значит… — он поперхнулся, и по его щекам поползли слезы.

— Как же так? Ведь листовка была… Мне показывал ее Илья Туманов. Значит, подлог? — Алеша с досадой взмахнул кулаком.

— Я не изменил Родине… Я не мог бросить на поле боя раненого Васю Панкова! Вместе мы были в плену. Там я сволочь одну задушил, своими руками. За это меня и ненавидят они, отпетые власовцы. Еще по пути сюда убить хотели, — сквозь слезы говорил Петер.

— Но ведь ты должен доказать, что прав! — с болью воскликнула Вера.

— Нужен свидетель. Может, несколько свидетелей. А где я их возьму? Васькиной судьбы не знаю. Жив ли он?.. Вот и выходит, что против меня всё. Главное — та самая листовка… Немцы знали, что делали. Это теперь доказательство моей измены. Помогите мне!.. Найдите Васю Панкова. Пусть он напишет прокурору, как все было… — говорил Петер, разглядывая Алешу, словно хотел навсегда запомнить его таким.

— Хорошо, Петя. Я постараюсь, — пообещал Алеша.

— Сообщите матери, что я жив. Нам писать домой запрещают.

Эти слова явно не понравились сержанту, и он взял Петера за рукав и бесцеремонно толкнул к двери:

— Хватит. Все вы невиновные, суки!

В течение всего спектакля настроение у Алеши было подавленным. Он ходил по сцене, говорил текст, а думал о другом. И когда смотрел в зрительный зал, видел только сникшего Петера и больше никого.

— Мы обязаны что-то сделать. Конечно, если он сказал нам правду. А я верю ему, — прошептала Вера по дороге на станцию, к ночному поезду.

— Нужно найти Панкова.

— А что ты обещал сказать мне вечером? — спросила она.

— А то, что я не могу жить без тебя. Если ты согласна, давай найдем квартиру.

— Да, да, родненький мой.

Фельетон был опубликован. Когда Алеша утром зашел в типографию, чтобы взять экземпляр газеты, наборщики и печатники встретили его уважительными взглядами. Очевидно, не так уж часто выступала газета с острыми материалами. Худощавый и седой директор типографии, почмокав замусоленную цигарку, что висела в углу рта, процедил сквозь зубы:

— Давно бы их так. Теперь почешется кое-кто. А ты держись, Алеха. Кусать будут.

— Чего с меня возьмешь? — победно усмехнулся Алеша.

— Найдут, что взять. В елькинских валенках многие ходят.

Действительно, в городе наступил переполох. Газету рвали из рук. Ее читали в магазинах, на базаре, на улицах — везде. Зазвенел телефон и у редактора. Едва Василий Фокич после разговора бросал на рычаг трубку, как раздавался новый настойчивый звонок. Вначале он что-то объяснял, потом стал сыпать в трубку равнодушные стереотипные фразы:

— Факты проверены. Можете жаловаться куда угодно. Попробуйте опровергнуть.

Редактора пугали первым секретарем горкома партии. Секретарь, мол, не даст Елькина в обиду. Портрет председателя артели столько лет висит на городской Доске почета! Нет, так дело не пойдет! И почему позволяют какому-то Колобову, которого совершенно никто не знает, писать небылицы о всеми уважаемом человеке? Не слишком ли превратно понимают у нас свободу слова? Ведь этак могут ошельмовать кого угодно.

В редакционном коридоре с утра зашаркали подошвы сапог. Застучали двери. Какие-то личности, незнакомые Алеше, заглядывали в его кабинет и спрашивали редактора. Тем, кто лез на скандал, Алеша задиристо говорил:

— А зачем он вам? Уж не по фельетону ли?

Отвечали руганью или еле сдерживаемым сопением. Алеша смеялся. Затем настойчиво требовали у редактора дать опровержение. Но чем громче шумели, тем спокойнее вел себя Василий Фокич. Алеша даже позавидовал ему. Сам он ни за что не выдержал бы, сорвался и наговорил бы кучу резкостей.

Около полудня к Алеше боком сунулся мужичонка в дождевике. Сощурил глаза. Хмурое, с кулачок лицо вдруг вытянулось, и посетитель прохрипел: