Анатолий Чмыхало - Три весны

Соню словно подменили. Всегда такая ласковая, предупредительная и даже робкая в отношениях с Алешей, на этот раз она заговорила с некоторым раздражением, словно Алеша ей давно надоел какими-то скверными выходками. Она называла его теперь товарищем Колобовым. Она сидела напротив, надутая, со сморщенным лобиком. Ей, видно, хотелось попугать Алешу, а тот, едва сдерживал себя, чтобы не расхохотаться.

— Мы вот тут посовещались и решили серьезно побеседовать с вами, товарищ Колобов. Прежде всего, о фельетоне. Вы ввели меня в заблуждение. Вы работали в редакции, а я устраивала вас на новую должность…

Девушка явно боялась отвечать за телефонный звонок Елькину. Но ведь Алеша дал ей слово, что примет всю вину на себя. Чего же еще?

— Вы вели расследование недозволенным методом, — сказал секретарь горкома партии. — Так не должны поступать редакционные работники. Это позорно и недопустимо для советской печати!

— А вам что, Елькина жалко? — грубовато спросил Алеша.

Секретарь горкома резко повысил голос:

— Не забывайте, где вы находитесь, Колобов.

— А вы на каком фронте воевали, товарищ? — криво усмехнулся Алеша.

Секретарь сорвался с места, застучал кулаками о стол, затопал. Он обозвал Алешу хулиганом, грозил ему милицией. Он тут же позвонил Василию Фокичу и крикнул в трубку телефона:

— Уволить, немедленно уволить Колобова! Нам не нужны разгильдяи!

Редактор, видимо, возражал. Тогда секретарь сказал, что он перейдет сейчас на другой телефон. Не хотел спорить с редактором при Алеше.

Когда секретарь горкома хлопнул дверью, Соня с укоризной сказала:

— Вот видишь, пожалуйста. И это не всё.

— А что же еще? — иронически посмотрел на нее Алеша.

— Заявление Вериного мужа. Раз оно поступило, мы не можем не реагировать, — и вдруг Соня сразу обмякла и стала прежней. — Пойми меня, Алеша. Запутали вы меня. По твоей просьбе я звонила Елькину. В драмкружке я тоже участвую…

— Что случилось, Соня? Объясни толком.

— Во-первых, говорят, что ты нарочно выискиваешь теневые стороны. Ведь ты раскритиковал передовое предприятие! Во-вторых, говорят, что ты не имеешь морального права печататься в газете.

— Ну это говорят другие, а ты как думаешь?

— Я думаю, что вообще-то… Ну мог же ты согласовать фельетон с горкомом! Ведь прошелся-то по самому Елькину!..

— Всё, Соня? — Алеша надел фуражку и решительным шагом пошел к двери.

Соня забежала вперед и встала на его пути. Жалобно попросила:

— Наверное, ты прав. И не обижайся на меня. Я не могу иначе.

— Можешь, — твердо сказал Алеша.

— Ты считаешь?

— Да. Считаю.

— Ты напрасно упрекнул его. Ну насчет фронта… Он же партийный работник.

— А что, партийные работники только в тылу? Ладно, Соня, я не сержусь на тебя.

— Вы поженитесь с Верой, да? — совсем тихо спросила она.

— Конечно. Я давно люблю Веру. Впрочем, зачем я говорю это? Тут ни ты, Соня, и никто другой не помешают нам.

— А мы и не собираемся мешать. Но ведь надо разобраться, если письмо поступило. Ведь за каждым письмом…

— Стоит живой человек, — продолжил её мысль Алеша. — Так, что ли? А если этот человек подлец, если у него нет ни капельки чести? Что тогда?

— Но ведь мы не можем так говорить о советском человеке…

— Да какой он советский! — брезгливо поморщился Алеша.

Разговор в горкоме комсомола вконец расстроил его. Из кабинета Сони он вышел с желанием уехать куда-нибудь. Всё ему казалось теперь в деле Елькина непонятным, совершенно запутанным. Может, действительно Алеша сделал что-то не так. Нет, надо уезжать отсюда.

Но Василий Фокич остудил горячую Алешину голову.

— Ты рассуждаешь примерно так: написал-де фельетон, обозвал ворюгами людей, которых в городе знали, как порядочных. И хочешь, чтобы сразу все приняли твою сторону. Чтобы немедленно арестовали Елькина и всех других героев фельетона и завтра же осудили. Чтобы тебе поклонились в пояс наши городские руководители. Дудки! Думаешь, им приятно сейчас, что не сами они схватили за руку мошенников? Нет. Поэтому наберись терпения. Слушай, что тебе говорят, мотай на ус.

— Но ведь он же приказал уволить меня! — вырвалось у Алеши.

— Никто тебя не уволит. Только что я говорил с первым секретарем горкома. В пимокатной артели с утра сидят ревизор и следователь. Чего ж тебе еще?

— Но почему этот жал на меня?

— Да пойми ты, чертушка такой, они Елькина знают много лет. Да-да! А ты в Ачинске без году неделя. Теперь узнают и тебя.

— Ладно уж, — засопел Алеша.

— Ну, а как с женой? Кстати, где она?

— Мы нашли квартиру.

— Может, нам выпить на новоселье? Я водчонки найду. А директора типографии прихватим?

— Пожалуйста, — охотно согласился Алеша. — Не возражаю.

— Жена заругается?

— Да что вы! Она будет очень довольна.

Вера встретила их радостно и растерянно. Ей было неудобно за неуют комнаты. Но Алеша привел друзей, и это было для нее счастьем. Ведь они теперь и ее друзья.

— Хороша, — пробасил директор типографии, когда Вера выскочила на кухню.

Она накрыла стол взятой у хозяйки скатертью. Поставила чашки с хлебом и жареной картошкой. Принесла квашеной капусты.

«Это — доброта хозяйки, но, прежде всего, Верины заботы. Как ей хочется услужить нам! Какая она умная и милая», — думал Алеша, наблюдая за тем, как она хозяйничает у стола.

Василий Фокич разлил водку по стаканам. Сколько мужчинам, столько и Вере. Она изумленно посмотрела на свой стакан и перевела взгляд на Василия Фокича:

— Да что вы! Я ведь совсем не пью. А этой дозой можно убить коня.

— Пожалуй, — согласился директор типографии.

— Я предлагаю выпить за боевое крещение журналиста Алексея Колобова. Оно прошло у него как по маслу! — предложил Василий Фокич.

— Хорошенькое масло! — возразил Алеша.

— А ты хотел, как Цезарь: пришел, увидел, победил? Так, что ли?

— Вроде так.

— Журналист должен делать свое дело спокойно, и с дальним прицелом. Да-да! Он, как никто, работает на будущее.

— Вот какой ты у меня! — шутливо воскликнула Вера.

— За мужа, надеюсь, выпьете? — сказал Василий Фокич.

— За мужа выпью, — Вера чокнулась со всеми и пригубила стакан.

Директор типографии вскоре опьянел. По комнате поплыл храп. Василий Фокич толкнул старика в бок. Но Вера запротестовала:

— Пусть спит.

Директор типографии будто услышал Веру. Он стал выводить носом такие трели, что Алеша сказал:

— А ведь весело без патефона. Хоть пляши.

Василий Фокич еще побеспокоил старика, и тогда тот, не открывая глаз, заговорил:

— Мы в Кургане вместе со Всеволодом Ивановым были. Работали наборщиками. Потом он стал писателем, а я — читателем. Он — пишет книги, а я ничего не пишу. Не умею. Я больше по технической части. Вот и рассуди нас: кто прав, кто виноват.