Анатолий Чмыхало - Три весны

— Что, законник, не вышло? Имел желание погноить меня в тюряге? А тут оно и сорвалось.

— Почему ж сорвалось? — сощурился Алеша.

— А потому, как объявят амнистию по случаю победы. Ты думал, так просто упрятать меня за решетку? Не-ет, Жучок тоже не дурак.

Алеша испытывал гадливость к этому опустившемуся человеку. Вон как торжествует, что его шкуру спасут или уже спасли фронтовики на полях сражений! Неужели Жучок окажется прав, что будет ему и другим жуликам амнистия. Но разве это справедливо? Нет, надо, чтоб они отвечали за свои преступления.

— Знаешь что, Жучок… Амнистируют только тех, кто воевал. А ты ведь всю войну просидел в тылу. По тебе тюрьма скучает, — сказал Алеша.

— Врешь, шалава! Амнистия выйдет всем, всем! Вот увидишь, законник.

Работники библиотеки тоже высыпали на крыльцо. Сегодня к ним никто не шел, как, впрочем, и в другие учреждения. Всех звал праздник на улицы, на пятачок у редакции, где безудержно лилось через край шумное веселье.

А Веры на крыльце не было. Когда Алеша спросил о ней, курносая библиотекарша, многозначительно растягивая слова, сказала:

— Она там. Ей не очень здоровится.

Что за чертовщина! Утром Вера чувствовала себя прекрасно. Что же случилось? Библиотекарша определенно чего-то не договорила. Неужели у Веры какая-то неприятность по работе?

Алеша стремительно прошел в читальный зал. Вера сидела у окна, покусывая уголок носового платка. Лицо ее и шея горели большими красными пятнами. Она поднялась навстречу встревоженному Алеше. Уткнулась головой в его плечо:

— Давай уедем отсюда. Будем жить где угодно, только не здесь! Уедем, Алеша, — и вдруг расплакалась.

Он ласково погладил ее щеки:

— Успокойся, Вера. Если надо, уедем.

Он ни о чем не спрашивал. Ждал, когда расскажет сама. И вдруг догадался: сюда приходил Ванек! Конечно, лучше уехать, подальше уехать отсюда. Вера не любит Ванька, но он будет постоянно ходить за ней. А это невыносимо!

— Он был пьяный. Обругал меня… Лез драться.

Ну, Ванек! Счастье твое, а может быть, и Алешино, что не встретились здесь. Не очень весело кончилось бы это. Вот так, бывший дружок! Алеша не позволит, чтобы кто-то тронул Веру.

— Мы что-нибудь придумаем, — тихо сказал не столько Вере, сколько самому себе.

Вечером договорились, что он разузнает у редактора, куда лучше поехать. Василий Фокич должен посоветовать. Он не первый год жил в Красноярском крае, у него есть знакомые журналисты.

Разговор с редактором состоялся. Он был нелегким. Василий Фокич рассердился не на шутку, долго бегал по кабинету, фыркал, вытирая ладошкой выступавший на лбу пот:

— Летун ты самый настоящий! Да-да! Ему не нравится городская газета! Да я начинал в такой дыре, что тебе и не приснится. А это — город!

— Как знать, Василий Фокич, — сказал Алеша. — По-моему, в той дыре лучше…

— Это у тебя от обиды на плохих людей. А ведь есть здесь и хорошие. И город вовсе не виноват в том, что у тебя что-то не клеится. Горяч ты, Алеша.

— И все-таки я уеду.

— Дурной ты! Ну уж ладно! Если на то пошло, я тебе устрою командировку. Сейчас же позвоню в краевую газету. Там охотно дают командировки местным журналистам. Поедешь, напишешь очерк или статью, а заодно и местечко себе присмотришь. Только я по-прежнему против категорически.

На той же неделе Алеша уехал. По расписанию поезд уходил из Ачинска во втором часу ночи. Но он запоздал почти на три часа. Так и проходили в ожидании поезда всю ночь по перрону Алеша и Вера, которая во что бы то ни стало решила проводить мужа.

— Я все равно не смогу сегодня уснуть, — как бы оправдываясь, говорила она.

— Но завтра тебе на работу, — возражал Алеша.

— Что ж, как-нибудь… Отработаю день, не поспав. И ничего тут страшного нет.

И такая мольба была в ее широко раскрытых, устремленных на него глазах, что Алеша согласился. Вера волновалась так, словно он покидал ее навсегда. Счастье казалось ей еще очень зыбким и неопределенным.

Ночь выдалась светлая и теплая. Звезды были большие, сочные. Где-то далеко, на самом краю станционного поселка, лениво побрехивали собаки.

— Хорошо-то как! — вздыхала Вера, припадая к Алеше.

Негромко переговариваясь, прошагали железнодорожники с фонарями. Вера смотрела им вслед до тех пор, пока их сутулые фигуры не растаяли во мраке и не остались маячить на путях лишь слабые желтые огоньки стрелок.

— И люди вот так же. Пройдут по жизни, посветят и погаснут, — в раздумье сказала она.

Алеша не сразу понял Веру. А когда до него дошел смысл ее слов, сказал:

— Светят не все.

— Ты о другом, Алеша.

— Да, я о другом, — согласился он. — Но что толку, если человек существует, как животное? Все о себе, все для себя.

— А дети?

— Что дети? Они и детей воспитывают в том же духе. Ты должен прожить легче других. Вот и вся философия.

Посвистывая, подошел поезд. Как мухи на мед, на него налетели мешочники. Каждый лез напролом, иначе не сядешь. А до следующего поезда — целые сутки. Здесь не существовало никаких очередей, все зависело от силы и ловкости. Алеша с трудом вклинился в толпу, его прижали, отбросили в сторону, но толпа колыхнулась снова, и он оказался рядом с проводником. Это была удача.

Уже рассвело. Отсветы зари играли на стенах вокзала, на кряжистых тополях, что росли в палисаднике у вокзального здания, на лицах толпившихся на перроне людей. В окно вагона Алеша увидел Веру. Она сиротливо стояла неподалеку и махала ему платочком. И Алеше пришла мысль, что вот так же совсем недавно провожали бойцов на фронт. А теперь он едет всего на несколько дней, едет в тихие, мирные села, и у Веры, конечно, то же чувство тревоги и боли. Видно, разлука всегда тяжела, если любишь. А Вера любила его. Это он знал.

Алеше нестерпимо захотелось открыть окно и втащить ее в вагон, чтоб уехать им вместе. Но он тут же махнул ей рукой, чтобы Вера уходила, и принялся искать по вагону свободное место. Разумеется, его не оказалось — хотя бы краешка полки, где можно сесть, — и Алеше пришлось поднять спавшего бородача. Тот не хотел убирать ноги с полки, что-то сердито бурчал себе под нос. Однако Алешу поддержали пассажиры, что стояли в проходе, и бородач сдался.

О Хакасии Алеша слышал мало. Он знал, что она где-то на юге Сибири, что там есть и степи, и тайга. Но в обжитой части Хакасии больше степей. Говорили о косяках коней, о хакасских шаманах, о мясистых помидорах величиной с блюдце, их можно купить сколько хочешь на базаре в Абакане. Вот, пожалуй, и все сведения, которыми располагал Алеша, если не считать рассказов о хакасском курорте Шира.

Абакан оказался пыльным одноэтажным городом. Здесь стояла жара, деревья уже зеленели. В тени тополей на привокзальной площади дремали, отвесив нижнюю губу, некрупные лошадки под седлами. У заборов, да и посреди площади, топорщилась зеленая щетина дикого ириса.