Анатолий Чмыхало - Три весны

Еще в поезде Алеша узнал, что в Абакане есть МТС. И прямо с вокзала он пошел на высокую трубу, которую ему показали. Идти пришлось по пыльному тракту, затем Алеша свернул в поле. Дорога здесь была вязкая, и он с трудом осилил ее.

Контора МТС была в маленьком белом домике, возле которого подрагивала и воняла бензином изрядно побитая полуторка. В ее чреве ковырялся низкорослый, скуластый хакас. Он даже не повернулся в сторону Алеши — так был увлечен своим делом. Но едва Алеша поставил ногу на ступеньку крыльца, хакас, не поднимая головы, сказал:

— Эгей, хозяин. Зачем в кантору идешь? Там никого нет. Директор на полях, агроном на полях, главный механик на нефтебазу уехал.

— Значит, никого из начальства нет?

— Смотря какой тебе нужен начальник. Я тоже начальник. Участковым механиком работаю, по степи езжу, песни пою. Хочешь, поедем вместе, прокачу с ветерком, — весело затараторил хакас. — А ты кто такой будешь?

— Я из краевой газеты.

— Тогда я тебя не возьму. Моя машина не ходит. У нее карбюратор поломался, ремонтировать надо. Плохо, когда ездишь с поломанным карбюратором, — поморщился механик.

— Но ты только что обещал прокатить с ветерком?

Как старые знакомые, они сразу заговорили на «ты». Механик был симпатичен Алеше. Круглое, как луна, лицо с разбегавшимися морщинками у глаз. А сами глаза добрые, с веселинкой.

— Почему обещал, а теперь не везешь? — продолжал свое Алеша.

— Ты мал-мала Апониса критиковать будешь. Потом директор даст выговор.

— Это что за Апонис?

— Я и есть. А ты разве не знаешь? — хакас оскорбленно вздохнул и снова полез в мотор.

Алеша ждал, когда Апонис закончит ремонт. И вот из-за радиатора показалась довольная физиономия механика. Озорно засветились щелочки глаз:

— Садись, хозяин, в кабину. Я тебя повезу далеко-далеко. Мы будем пить араку, мы будем есть кан, потом пиши, ругай.

Отчаянно тарахтя и подпрыгивая на ровной дороге, грузовик вырвался в открытую степь. Побежали телеграфные столбы, в кабину подул теплый ветер. К запаху бензина прибавился стойкий аромат полыни, росшей в кюветах справа и слева от тракта.

Впереди лежала всхолмленная, вся в курганах степь. Она купалась в фиолетовой дымке, голая, с рубцами оросительных каналов. Лишь кое-где виднелись избы хакасских улусов да одинокие тополя или березки у полевых станов.

Апонис крутил баранку и пел. В его гортанной песне была такая тоска, что у Алеши сжималось сердце. И Алеша спросил:

— О чем это ты?

Апонис продолжал петь. И пел он еще долго, ритмично покачивая головой, как все степняки… Вот проехали они на мост через узенькую речушку, обогнали отару овец, которые так и норовили под машину. Наконец, в стороне, в полкилометре от дороги начался и вскоре кончился улус с домами и юртами.

— Я пел о храбром богатыре Чанархусе. Старики сказывают, что у одной женщины орел украл ребенка и унес к снежным вершинам, к тасхылам. Орел вскормил его. И вырос ребенок сильным и красивым парнем, и пришел он в наши улусы. А потом на празднике встретил Чанархус красавицу Алтын-кеёк. Черноволосая и яснолицая была Алтын-кеёк. Слава о ее красоте шла у тубинцев и у сагаев, у качинцев и койбал, у кызыльцев и бельтыр. Многие богатыри хотели привести в свою юрту Алтын-кеёк. Но она полюбила Чанархуса. А свирепый хан решил взять ее в жены. И Чанархус не вынес разлуки с любимой девушкой и убил себя.

Апонис умолк, однако вскоре запел по-русски:

Песня была близка Алеше. Он думал о Вере, которую оставил в Ачинске, оставил в сомнениях и неизвестности. Алеша понимал, что она озабочена сейчас предстоящим отъездом, что она так же хочет этого отъезда, как и боится его. А боялась Вера за Алешу. Вдруг да будет хуже ему на новом для него месте.

Когда отъехали от Абакана километров тридцать, Апонис круто повернул машину на проселок. Мотор запыхтел и зачихал, и Алеша уже решил, что придется ночевать в открытой степи. Но Апонис знал слабости полуторки, где-то поднажал на что-то, и она завыла ровнее и перестала чадить.

Они подъехали к краю поля, на котором барахтался трактор всего с одной сеялкой. Поле было мокрое, и гусеницы трактора тонули в густой и жирной грязи. Апонис вылез из кабины и прошелся по бортику оросительного канала.

— Рано влезли сюда. Не дали подсохнуть земле, — сказал он.

— Кто же виноват?

— Вот видишь, хозяин, ты уже виноватого хочешь знать. Критиковать собираешься. А ты лучше с трактористом поговори. Узнай, отчего он желтый такой, отчего бегает вокруг трактора и кричит. А мокрый участок пашем потому, что поздно полили землю. А поздно полили потому, что мало воды в реке.

Увидев подъехавшего механика, тракторист остановил агрегат и, поддерживая живот рукой, направился к полуторке. Его кожа действительно была цвета охры, такими же темно-желтыми были белки глаз.

— Что это у вас? Вы больны? — забеспокоился Алеша.

— Да, печень. Третьи сутки дышать не дает, — трудно сказал тракторист.

— Но нужно в больницу. Понимаете?..

— А сеять кто будет? — тракторист кивнул на поле. — Сроки-то уходят.

Так встретился Алеша с человеком, о котором он послал в газету свою первую корреспонденцию из Хакасии.

Нет, матрос, ты не должен был, не имел права так говорить о тыле. И здесь люди не щадили себя, совершали ежедневный подвиг ради победы.

Потом Апонис опять запел о Чанархусе, и послушать его стали сходиться соседи. Вскоре юрта заполнилась женщинами, стариками и ребятней. Они молча ладошками хлопали Апониса по лопаткам, чтобы звучнее был его низкий, горловой голос. А он пел и пел.

Поезд приближался к Алма-Ате. В степи все чаще стали появляться зеленые островки пирамидальных тополей с мазанками, с ишаками на приколах. Пошли серебристые арыки, от которых опахивало прохладой. Наконец, заклубилась у дороги белая и розовая пена цветущих садов.

Костя выглянул в открытое окно вагона и увидел знакомые очертания гор с шапками снега на вершинах, а под ними — синий пояс елей и в ущелье — крыши домов. Сам город скрывала густая листва.

Кажется, никогда не волновался Костя так, как в эти последние минуты перед Алма-Атой. Он уехал отсюда давно. Где только ни побывал! Много друзей приобрел и потерял на военных дорогах! И дивился Костя диву, как он сам уцелел, как дожил до победы.

С утра в вагоне творилось невообразимое. На каком-то крохотном степном разъезде увидели стрелочника, плясавшего у своей будки, и поняли, что пришла победа, и заходил вагон от гвалта. Кричали «ура», выплакивали радость и боль, по-медвежьи круто тискали друг друга. Еще час назад трудно было бы поверить, что эти смирные и серьезные люди могут наделать столько шума.