Анатолий Чмыхало - Три весны

А когда первый шквал радости несколько поутих, чумные с похмелья матросы стали рвать на себе тельняшки, сопревшие за войну, и ругать Гитлера. Мужчины ахали, женщины прыскали в ладошки от смеха и смущения.

На станциях обнимали ошалевших железнодорожников, целовались с милицией. Чудом доставали брагу и самогон. За пол-литра денатурата отдавали шинельку или пару обмундирования. А на станции, где продавали хмельной медок, повысаживали у ларька стекла и потом несколько раз срывали стоп-кран, чтобы задержать поезд. Поехали лишь тогда, когда насос у бочки с медом засопел, брызгаясь одной пеной.

Матросам повезло. Они где-то достали бурого, как свекольный квас, вина и принялись пить его из солдатского котелка. Они громко крякали от удовольствия, смачно облизывали губы. Котелок бойко ходил по кругу, в который один раз попал и Костя. Матросский заводила сунул ему котелок, сказал:

— Пей, пехота. За здоровье товарища Сталина.

Костя сделал несколько крупных глотков, и матрос похвалил его. А Косте совсем не хотелось пить на голодный желудок. Хлеб и сахар у него кончились, получить сухой паек можно было только на крупной станции. Такой станцией теперь была лишь дорогая его сердцу Алма-Ата, куда поезд приходил только в двенадцать дня.

За окном потянулись домики станционного поселка, огороды, зеленевшие грядками лука и редиса. Замелькали узенькие улочки с веселым, суетливым народом. И вот впереди показался перрон.

Но это еще не город. До городского вокзала нужно было ехать на поезде горветки. Этот поезд Костя ожидал около часа. Он успел получить по талонам продукты. Все-таки явится домой не с пустыми руками.

Он представлял себе, как встретится с матерью, с Владой. У матери, конечно, будет уйма вопросов, будут и упреки, что мало писал, что позабыл ее. Расплачется, прижимая Костю к своей груди. А он попросит прощения за бессонные ночи, которые доставил ей своим молчанием. Мать простит. На то они и матери, чтобы все прощать детям, даже незаслуженные обиды.

Встречу с Владой Костя представлял себе по-разному. То он сталкивался с нею где-нибудь в парке или у библиотеки. С равнодушным видом здоровался и, будто между прочим, спрашивал Владу об ее жизни.

То Костя встречал Владу в театре, и не сам подходил к ней, а ждал, когда подойдет она. Разумеется, она очень удивится, а Костя бросит ей в лицо резкие слова про киношников. Влада замолчит, не станет оправдываться.

Костя ведь понимает и всегда понимал, что главное — верить близкому человеку. Без доверия не может быть дружбы. Но ему не по себе было при мысли, что умная и благородная Влада терпит каких-то пижонов, которых сама осуждала в письмах. Конечно, насчет Игоря она могла написать и правду, что познакомилась с ним, например. Но выйти за кого-то замуж… Нет, этого Костя почему-то не боялся. Разумеется, она могла сделать это, но чтоб женихом был настоящий парень, а не какой-то чистоплюй. Костя хорошо помнил Владины слова, что человек должен быть сильным, очень сильным, и что именно такого полюбит она.

Костя торопливо шел по путям и мимо саксаульной базы на свою родную улицу. Правду сказал кто-то, что путь домой лежит для фронтовиков через далекий, чужой край. И Костя побывал на чужой земле. Он был ранен под румынским городом Ботошанами. Осколок снаряда попал в голову, раздробил лобную кость. В этом же бою оторвало руку историку Феде. Они лежали в одном госпитале. Федя выписался раньше и уехал к сестре в Казань. Костя еще лечился и после лечения получил на три месяца отпуск.

Мать стояла у калитки, как обычно. Пристально глядела в лица прохожих, словно надеялась в одном из мужчин узнать сына. Но когда он подошел в самом деле и позвал ее, она подумала, что это привиделось ей, и совсем закрыла глаза, чтобы не рассеялся призрак. Так у нее бывало уже не раз.

— Мама, — повторил он, сбросил с плеча вещмешок и протянул к ней руки.

И она затрепетала от его прикосновения и разрыдалась. Долго всхлипывала, прежде чем догадалась открыть калитку и впустить во двор Костю. А на крыльце мать снова остановилась и несколько секунд рассматривала повзрослевшего сына в упор.

— Похудел и побелел ты, сынок, — сокрушенно проговорила она.

— В госпитале побелел, мама, когда окопную грязь смыл, — пошутил он, глядя на залитый солнцем огород, на подросшие вишни и яблоньки с обвисшими от жары листьями.

Мать накрывала на стол, а Костя рассказывал ей о фронтовом житье-бытье. Она, слушая его, не вникала в смысл слов. Это ей было совсем ни к чему. Важно, что сын рядом. Раз звучит в комнате его голос, значит, он здесь, и у матери спокойно на душе.

Костя смотрел на материнские руки, на ее сутулую фигуру и отмечал про себя, что она сильно постарела, сдала за военные годы. Поседели виски и пряди волос на лбу, пожухла кожа на лице и шее. И две глубокие, очень глубокие складки залегли у рта.

Косте стало жалко ее. Он приблизился к ней и поцеловал. И упрекнул себя за то, что месяцами не давал матери знать, где он и что с ним. Он сам доставлял ей лишнее беспокойство.

Но что значит запоздалое раскаяние? Что думать о прошлом, когда сегодня такой счастливый день! Надо радоваться встрече, только радоваться!

Мать налила Косте щей, горячих, прямо из печки. Вытерла полотенцем и поставила перед ним отпотевшую бутылку вина.

— Из нее я угощала дружка твоего Алешу Колобова, — сообщила мать.

— Он приехал? Тоже ранен?

— Списали совсем. Дома живет, хотя один раз только и приходил к нам. А может, уехал. Не знаю.

— Обо мне спрашивал?

— Как же, сынок. Обязательно спрашивал. Ты бы посмотрел на Алешу. Высокий он стал да красивый.

— А ты что ему сказала, мама?

— Что ты не пишешь, то и сказала.

— А еще что? — допытывался он.

— Больше ничего, — она сложила руки на груди и наблюдала, как он ел. И ее очень развеселило, когда он попросил добавки. Отвык, наверное, от домашних обедов.

Принялась говорить об отце: она по-прежнему относилась к нему с явной неприязнью, не ждала его, не хотела видеть.

После обеда мать, заметив, что у Кости устало слипаются веки, разобрала постель. Он по-солдатски быстро разделся и, встав на прохладный пол босыми ногами, почувствовал такое облегчение во всем теле, какого давно уже не испытывал. Он лег на постель, приятно пахнущую ветерком, зажмурился и сразу уснул. Усталость долгого пути бросила Костю в глубокий сон, из которого он выбрался лишь через сутки.

Несколько дней Костя отдыхал. Лишь сходил к Алеше. Но никого там не застал, а соседи Колобовых сказали, что Алеша вот уже два месяца как уехал в Сибирь.

Было обидно, что могли встретиться и не встретились. Интересно бы поговорить теперь, после фронта, когда они оба стали взрослыми, повидавшими жизнь людьми.