Радий Погодин - Я догоню вас на небесах (сборник)

— Милая студентка Мария, активистка, вы что-то замолчали. Мы вам наскучили, вы больше не хотите нас учить?

— Просто смешно, как вас разбирает, как надобно вам нравиться. Обвесьтесь вашими медалями и двигайтесь. Театр теней существует, покуда тени двигаются. Как только тени остановятся, они уже силуэты.

— Аделаида, а где Мария? — спросил я.

— Наверно, где-то шляется с парнями. А как у вас насчет девиц?

— Аделаида, вы переходите границы!

— Отнюдь…

Девочки были нарядные. Их мама еще наряднее — в узком синем платье с белым воротничком и белой шнуровкой, как на футболке.

Кроме меня гостей не было. Я пришел поздно: отправляли на фронт машины — как всегда, что-то нужно было срочно доделывать.

— Я тоже только явилась, — сказала Наталья. — Рождались бы люди по большим праздникам — девочки на Первое мая, мальчики на Седьмое ноября, как подарки.

— А близнецы на Новый год! — закричали Аля и Гуля. Они уже сидели за столом, держали в руках ложки, кстати, серебряные. На них были банты, как крылья белых бабочек, и кружевные воротнички.

Наталья положила всем на тарелки пшенную кашу. Девочкам побольше, нам только так, для соучастия. Налила им в стаканы кисель.

Я положил перед ними яйцо и две конфеты. Третью конфету я отдал Наталье. Она тут же разрезала ее пополам.

Мы пили чай.

— Ты где это взял? — спросила Наталья, закрутив яйцо, как волчок. От него по стенам и потолку побежали зайчики.

— На Сытном рынке.

Наталья посмотрела на меня исподлобья и вздохнула:

— Что-то из него вылупится?

Девочки закричали, вытащив изо ртов ложки:

— Райская птица! — Они вообще старались не говорить, а кричать.

— Какое-то оно не ко времени, — сказала Наталья. — Такое можно дарить, когда уже все-все есть, даже велосипед. — Она снова закрутила яйцо и смотрела на него очень долго. — Мысли путает. Плакать хочется.

— Мы его спать возьмем, — сказали Аля и Гуля. — Под подушку положим. Нам приснится май.

— В мае было хорошо, — сказала Наталья.

Девочки встали на стулья и звонко прочитали стихотворение:

Ох ты Гитлер — фашист,

Бармалей и скотина…

Стихотворение было смешное. Конечно, они сочинили его втроем, в стихотворении было слово «сифилитик». Я спросил девочек, что оно означает, — девочки ответили: «Ненормальный. На всех бросается». Наталья подтвердила: «Вот именно».

После Гитлера-сифилитика, в лад размахивая руками, девочки прочитали громко «Бой Руслана с Черномором».

Потом мы снова пили чай. Наталья дала всем по кусочку пиленого сахара.

— Специально на день рождения оставила.

Потом стало поздно, и меня не пустили домой — после десяти вечера ходить по городу без пропуска не разрешалось.

Наталья постелила мне на полу за столом, чтобы я мог, не стесняясь, раздеться.

Девочки спали вдвоем на диване. Они немного поскакали в ночных рубахах, лохматые, как чертенята, спрятали хрустальное яйцо под подушку и нырнули под одеяло, чтобы быстрее увидеть май.

Наталья погасила свет и чертыхнулась.

— Темно, как в склепе. Не могу в темноте спать. Пусть луна светит и звезды. — Она подняла светомаскировочную штору из плотной синей бумаги — в такую, похоже, заворачивали когда-то сахарные головы. Наверное, на меня повлияли девчонки, и я подумал совсем по-детски: «Теперь в нее заворачивают свет».

Окно, как и все окна в городе, было перекрещено косыми бумажными крестами.

Немец бомбил теперь каждую ночь.

Завыла сирена. Девочки подняли головы, послушали и сказали сонно и безбоязненно:

— Лучше умереть в своей чистой постели, чем подыхать заваленными вонючим кирпичом в вонючем бомбоубежище.

— Спать, — приказала им Наталья.

Девочки послушно уснули.

— Что это за дверь? — спросил я. За столом, где мне постелили, в стене была дверь.

— Теткина комната.

Я знал, что Наталья до замужества жила с теткой, и, когда вышла замуж, тетка отделила ее. Тетка была в Омске — уехала туда еще в июле выбивать жилье для своего завода. Ее завод эвакуировали из Ленинграда одним из первых.

— Нужно ее открыть, — сказал я вдруг осипшим голосом.

— Зачем?

— Жратва… Это ты вся не такая, а хорошая хозяйка обязательно держит дома запас. Не бегать же в магазин всякий раз, когда есть захочешь.

— Боже мой, — прошептала Наталья. — Как это мне в голову не пришло. Она же кулачка, лабазница — у нее коньяк всегда стоял в буфете и ассорти…

— На ключ закрыто или гвоздями?

— С той стороны шкафом заставлено. А с этой я щели бумагой заклеила, чтобы не дуло. Тетка с открытой форточкой живет. Ей всегда жарко — у нее бюст седьмого размера.

Стараясь не шуметь, мы отодрали бумажные полосы. Открыли дверь, она открывалась в Натальину комнату, и налегли на шкаф. Тяжелый, зеркальный, он пошел по намастиченному паркету, глухо урча.

Наталья скользнула в комнату первой.

— Закрывай дверь, чтобы девчонки не вскочили, я свет включу.

— Ты что, здесь светомаскировки нет. — Я втиснулся вслед за Натальей в теткину комнату, большую и светлую, в маленьких комнатах всегда ночью темнее, а большой потолок свет дает — оптика дело темное. «Самое темное дело — свет», — говорил мой брат Коля.

В зеркале я увидел себя — еще ничего. Я сделал мужественное лицо. И вдруг почувствовал жгучий стыд, и не потому, что стоял в трусах, и не потому, что в чужой комнате, которую пришел обобрать, нет, — мне стало ясно, что я тут лишний, и если уйду, все образуется, все будет правильно. Я попятился было, но Наталья остановила меня за руку.

— Не уходи, мне одной боязно.

— Чего боязно-то?

— Не знаю.

Мебель в комнате была тяжелая, полированная. У окна круглый стол стоял, у противоположной стены — буфет. Кровать деревянная. Диван кожаный, с высокой спинкой. На спинке слоники. Ближе к окну этажерка с патефоном. Даже картины в багетах и ковер над кроватью. Но что меня поразило и как-то погасило мой стыд — винчестер на ковре и кавалерийская шашка.

— Это моего отца оружие. Тетка отцу сестра, — сказала Наталья, угадав направление моего взгляда. — Не туда смотришь, — она на цыпочках подошла к буфету, открыла нижнюю тяжелую тумбу и стала перед ней на колени. Длинная ночная рубаха с рюшами придавала ее фигуре вид безгрешный и беззащитный.

Буфет был набит крупами, сахаром, макаронами. Там были консервы и постное масло. Даже бутылка водки. Коньяка не было — была малага. Наталья взяла бутылку, боднула меня головой в плечо и воскликнула шепотом:

— Давай тяпнем.

Я замялся, покраснел — она и в темноте заметила.

— Ты что, не любишь?

— Не знаю. Не пробовал.

— Вот те раз. Связался черт с младенцем. — Наталья нашла в ящике буфета штопор, открыла бутылку и налила в хрустальные тонкие рюмки черный густой напиток. От малаги пахло летом, изюмом и, может быть, розой. — За тебя, — сказала она. — Обе твои идеи оказались удачными.