Юрий Пронякин - Ставка на совесть

Пришла весна. Днепр разрывал и сбрасывал ледовую одежду. Сквозь проломы и трещины в потемневшем льду свирепо хлынула бурая, в белесых витках пены вода. Посредине реки она высвободила себе путь, по широкой протоке, вертясь, понеслись ледяные глыбы. Они скапливались перед железнодорожным мостом и наконец образовали здесь огромное торосистое поле, которое, напирая тысячетонной тяжестью на каменные опоры, грозило снести все, что задерживало беспорядочное отступление зимы.

Разрушить ледяной затор направили минометчиков полка. Над рекой вздыбились глухие разрывы фугасных мин — своеобразный салют весне.

В ослепительном сиянии солнца и звонкой капели она наступала напористо и дружно. Как разрозненные группки побежденного противника, бросая все, бегут, чтобы спастись и присоединиться к основным силам, так и снег, ускользая от солнца, превращался в мутные потоки, бегущие к реке. А она — бурлящая, в грохоте сталкивающихся льдин — неслась и неслась куда-то, будто стремилась оторваться от преследования.

Лишь по ночам, когда в черном небе начинали льдисто сверкать звезды, зиме удавалось на какое-то время останавливаться, закрепляться и, морозя землю, сдерживать напор весны. Но ненадолго. С восходом солнца весна опять продолжала безостановочное наступление.

Ее победный марш был особенно ощутим вдали от города, куда батальон Хабарова вышел на тактическое учение. В районе сосредоточения, в лесу, хмельно пахло прелой листвой, осклизлые бурые пласты которой виднелись на проталинах.

Солдаты, отрывая щели и укрытия, сбрасывали шинели. От гимнастерок поднимался пар. Звенели лопаты и веселые, шальные от опьянения весною голоса.

В районе сосредоточения сержанту Бригинцу приказали выделить одного человека на кухню. Яков решил послать Сутормина. Хотел испытать, насколько он исправился, тем более что работа на кухне не очень-то уважаема солдатами.

Распоряжение командира отделения Сутормин внешне принял невозмутимо:

— Воевать — так воевать. Пиши на кухню. Ребята, кто одолжит большую ложку? На передовую посылают.

Батальонный пункт хозяйственного довольствия разместился в глубине леса, на пригретой солнцем полянке. Здесь стояли две автомашины — одна с продуктами, другая с разным хозяйственным скарбом. Над походной кухней в голубое небо тянулся белый дым. На хлопотавшем у кухни поваре поверх ватника была надета белая курточка. И березы вокруг поляны тоже словно понадевали белые передники. От всей этой пронизанной солнцем белой ряби и влажной теплоты воздуха на душе у Сутормина сделалось светло, и обида на сержанта за то, что он послал его на кухню, улетучилась. В приливе бесшабашного озорства Сутормин подошел к повару строевым шагом и, подражая ярому служаке, рявкнул:

— Прибыл в ваше распоряжение. Что прикажете делать?

— Картошку чистить, — засмеялся повар и кивнул головой в сторону костра: — Двигай вон туда.

Сутормин направился к костру.

— Привет, орлы! — бодро произнес он. — Принимайте пополнение.

Солдаты молча потеснились, Григорий присел на полено, посмотрел на гору картофеля, выбрал клубень покрупнее и подкинул в воздух нож.

— Воевать — так воевать…

— Ну ты, осторожнее, не в цирке, — буркнул один из солдат.

Остальные смолчали: лень было — костер и солнце делали свое дело, поэтому работали хлопцы, как поденщики — между перекурами. Григорий тоже принялся за работу. Пригретый огнем, он почувствовал блаженную расслабленность и даже подумал, что совсем неплохо сделал сержант, послав его сюда.

Минут через пятнадцать, когда интерес к картошке у Григория стал спадать, подошел старшина, заглянул в бак, куда бросали очищенный картофель, и предупредил:

— Вот что, лодыри: будете так работать — залью костер. Нежатся тут!

Сидевший рядом с Суторминым паренек тихо заметил:

— Правда, ребята там стараются, а мы…

Словно какое-то прозрение нашло на Сутормина от этой незатейливой фразы. «Там стараются, а здесь — лодыри. Значит, меня сюда как лодыря… Специально, чтобы отделение не подводил. Только про это и долдонят. А до меня им дела нет. Ну, ладно!..» Григорий вмиг забыл, что говорили ему в глаза товарищи после дурацкого препирательства с Карапетяном, забыл, что очень долго не спал тогда, осмысливая случившееся: свои же ребята и так отхлестали! Сперва он мысленно грозился объявить всему отделению бойкот, но позже понял: ребята без него обойдутся, а он без них?.. Да, в ту ночь он почти не спал. А зря! Теперь ясно, что зря…

Задохнувшись от внезапной обиды, Григорий воткнул в картошку нож и демонстративно стал закуривать.

— Ты чего? — удивился старательный в работе сосед Григория.

— А ничего. Курить хочу, — вызывающе огрызнулся Сутормин.

И тут случилось неожиданное: солдаты напустились на него. Те самые, что чистили картошку тоже словно из-под палки.

— Брось папиросу. Прохлаждаться сюда пришел? — угрожающе произнес угрюмый крепыш, сидевший напротив.

— Все вкалывают, а он сачковать!

— А котелок небось первым подставишь: налей, повар, побольше.

Григорий залился краской.

— Да вы что, ребята? Я просто так, пару затяжек, чтоб не саднило. А вы уже… — конфузливо пробормотал он, растоптал каблуком папиросу и стал с ожесточением счищать с картофеля кожуру.

После обеда Бригинец поинтересовался работой своего подчиненного. Старшина, не знавший про конфликт Сутормина с рабочими по кухне, сказал, что претензий к нему не имеет. «В другой раз можете опять присылать», — добавил старшина весело. Бригинец был доволен. Он решил, что наступил подходящий момент сделать следующий шаг. На другой день, когда Сутормин сменился с наряда, Бригинец «за добросовестную работу на кухне, которая содействовала батальону выполнить задачу», перед строем отделения снял с солдата одно из ранее наложенных взысканий.

Григорий воспринял поощрение с молчаливым удивлением. Однако по его чрезмерной взвинченности, по его оживленной безобидной болтовне и шуткам, которые вдруг хлынули из него, как вода сквозь треснувший лед, Бригинец понял, что цели своей достиг. Иначе бы вряд ли Сутормин стал восторгаться звонким весенним днем.

Перебрав все это в памяти, Яков наконец начал писать свою будущую речь:

«Товарищи! Главный рычаг воспитательной работы — индивидуальный подход».

Такое начало Якову нравилось: от него легче было перейти к тому, что хотел он рассказать о воспитательной работе с Суторминым. И вот, когда речь была уже готова, в отделении случилось ЧП: Сутормин ранил Ващенко.

Происшествие потрясло Бригинца. Он никак не мог свыкнуться с мыслью, что все это правда. Но отсутствие в строю отделения двух человек — прилежного, деловито-рассудительного Ващенко и неугомонного, немного шального Сутормина — немым укором давило Якова.