Николай Сухов - Донская повесть. Наташина жалость [Повести]

— Ты что ж это? Процентщицу жалеешь! — И губы его туго сжались.

Как больно ему было услышать это от Наташи! Но видя ее вздрагивающие плечи под пестрой сарпинкой, он растерялся, помягчел. Стараясь заглянуть ей в глаза, спросил:

— Наташа, что с тобой?

И, не получив ответа, уселся с нею рядом, погладил ее волосы и взял безвольно лежавшую на подоконнике руку. Наташа покачнулась и нерешительно высвободила руку.

— Я уж говорил, что у тебя глаза на мокром месте, вот! — снова пошутил Сергей, но, видя, что она продолжает плакать, заговорил уже серьезно: — Что ты, в самом деле, Наташа, ну! Нельзя всех жалеть, наше время не такое. Жалей иль богатеев, или нас, большинство. Себя жалей! А потом… ничего же с ними не случится. Будут жить в другом месте, и все.

— В другом месте! — утираясь платком, сказала Наташа и слабо усмехнулась. — Тебя бы самого в это другое место.

Сергей громко захохотал.

— А чего ж! Если бы я начал разваливать колхоз, и меня б наладили.

— Опять! — И Наташа с укором посмотрела на Сергея. — У тебя одно на уме: наладить, упечь. А нельзя ли по-людскому жить, по-мирному да по-хорошему. Никак не пойму тебя. Гляжу, гляжу на тебя и не пойму: такой добрый парень, а посажал на подводы людей, и повезли бог знает куда.

— Наташа, ну посуди сама! — ласково воскликнул Сергей и, все больше проникаясь теплотой, придвинулся к ней ближе. — Нельзя ведь так жить, как жили. Ну подумай! Люди-то мы разные, так? Ну что ты будешь делать одна, скажи? Ведь мамаша твоя отработала свое, ей уж на покой пора. А ты что, батрачить пойдешь? А мы хотим сделать, чтобы не было у нас батраков. Жизнь хотим сделать, а они не дают… — И Сергей, как на собрании, горячась и ерзая на скамье, повел речь о том, что думать так, как думает Наташа, никак нельзя.

И было странно: эта встреча так не походила на все их прежние. Скорее, это был урок политграмоты, чем очередное свидание. Вечером Сергею предстояло сделать кое-что по ячейке, правда, не срочное и не такое важное, но по этому случаю он все дела отложил на завтра.

Ушел он от Наташи в тот раз позже обычного, немножко грустный и расстроенный. Несмотря на состоявшееся примирение, прощаясь, он все-таки почувствовал, что одна из тех невидимых нитей, которые так прочно и много лет соединяли их, внезапно оборвалась.

Но огорчения Сергея были б еще большими, если бы он мог предвидеть новую размолвку. Она случилась вскоре же, едва забылась первая. Причиной ее было выселение из хутора семьи Ветровых — владельцев единственной в хуторе ветряной мельницы. За несколько недель перед тем Тихон Ветров, молодой и заносчивый парень с ухарским чубом, сватался за Наташу, и она отказала ему. Сергей знал об этом сватовстве и при случае подтрунивал над Наташей: «Чудачка, счастья своего не знаешь, каждый день блины бы ела».

А когда Тихона выселили из хутора, Наташе показалось, что это сделал Сергей, и неспроста: пользуясь случаем, избавился от своего соперника. Заподозрив его в этом, Наташа глубоко оскорбилась недоверием Сергея и даже ничего ему не сказала. А тот, заходя к ней, как и раньше, и чувствуя морозец, лишь руками разводил и, недоумевая, вздыхал: «Что случилось с Наташей, ума не приложу — на козе не подъедешь». Ему и в мысль не приходило, что виной всему этому Тихон.

И пока он отыскивал причины размолвки, а Наташа молчаливо, но упрямо уклонялась от ласк, райвоенкомат потребовал Сергея на комиссию: год его был на очереди в Красную Армию. И через полмесяца Сергей в сопровождении товарищей отправлялся уже на станцию. Провожала его и Наташа. Она как только узнала об его отъезде, сразу же изменила к нему отношение, стала прежней.

Когда Сергей переоделся и вышел из хаты, уже темнело. Над садами, в расцвеченной закатом выси, вспыхнула зарница и тут же скрылась за облаком. В сумеречной тишине слышался рокот мотора, еле уловимый, ровный, плывущий с бугра. «Как-то моя подсмена теперь? — подумал Сергей. — Ну, бригадир не подведет, в случае чего».

С речки, из садов, преображенных цветеньем, слабо колыхнул ветер и вместе с духовитыми запахами принес приглушенную песню. Песня эта не была похожа на всегдашние девичьи шутливые страдания-частушки, вроде: «Я страдала-страданула, с моста в речку сиганула», и Сергей прислушался. Слаженные женские голоса нарастали все больше, становились яснее и внятней.

«Видать, с плантации едут», — догадался Сергей и, шагая, старался различить слова.

Песню вели на высоких тонах, протяжно и с чувством. В извилистых перехватах не было обычных надсадных и режущих выкриков, как при частушках, они были мягкими и плавными.

низким грудным тембром начинал не столько сильный, как звонкий, приятный подголосок, и, несмотря на то что над ним тут же взвивалось несколько более крепких голосов, он очень отчетливо из них выделялся:

Сергею внезапно вспомнилась покойница бабушка, которая умерла еще тогда, когда ему было лет семь, не больше. Бывало, придет домой с пьяного гулянья, сядет у стола и начнет жалобным голоском любимую: «При буйной ночи…» А как дойдет: «И тут девчонка зарыдала и от могилы прочь пошла» — оборвет песню, уронит голову, и по морщинистым щекам ее поползут слезы.

«Должно, пожилые, — прибавляя шагу, подумал Сергей и улыбнулся, — молодые-то уж, кажется, не поют таких». И вдруг он остановился, напряг слух: «Хм! Ведь это же Наташа заводит, ее голосок. Вот тебе раз… Поспешил».

Минуту он растерянно стоял среди дороги, не зная, что делать и куда деть время, и, увидя в правлении колхоза свет, свернул на него.

А через час, когда он снова был на улице, в Наташиной хатке горел огонек, и Сергей заторопился.

Наташа только что успела управить свое маленькое хозяйство и, расчесывая перед зеркалом волосы, собиралась лечь в постель: ночь коротка, а с восходом солнца нужно быть в поле, на колхозной плантации. Последние дни она ночует одна: заболевшая мать уже вторую неделю лежит в больнице.

Запрокидывая голову, Наташа резким движением руки отбрасывала назад тяжелые длиннющие пряди волос, которые, рассыпаясь, окутывали ее плечи и спину, придвигалась к зеркалу. В отблесках лампы видела полное, почти круглое лицо с большими голубоватыми глазами и широкими дугами бровей. Взгляд был усталым и вялым. Сегодня Наташа целый день сажала капусту, и потому слегка гудела спина, хотелось спать.

В сенях послышался шорох шагов, и Наташа отбежала от зеркала, стыдливо защитила грудь кофточкой. На пороге появился Сергей, и глаза Наташи горячо блеснули, усталь как рукой сняло.

— А-а, трухнула, — сказал Сергей, улыбнувшись, и Наташе показалось, что от его улыбки в хате стало светлее.