Василий Лебедев - Золотое руно [Повести и рассказы]

Иван разрезал большой красноголовый подосиновик, посопел, высматривая червей, и стал неторопливо, по-деловому, как ломоть хлеба, разрезать: ножку — вдоль, шляпку — на кусочки.

— Так ты хочешь знать, в чем дело мое?

— Ну?

— А дело вот в чем… — Шалин запнулся, поскреб в затылке и начал — Купил я рыболовную шхуну. Она, правда, не новая, но еще такая, что я те дам! На ней, если с головой работать, можно целое состояние сколотить. Рыба сейчас в хорошей цене на всех рынках, да и консервные заводы берут — только дай. Теперь ты понимаешь что-нибудь?

— Нет.

— Мне нужен надежный, работящий экипаж, человек из трех. Понял теперь? Сначала, конечно, можем поработать и вдвоем, пока оперимся, а потом — ты за капитана, я — на берегу. Ты в море рыбку берешь, я деньги делаю на берегу да с тобой делюсь. Ну, теперь-то понял?

Иван молчал.

Шалин нервно закурил.

Иван тоже достал с подоконника вчерашний чинарик и докуривал его, держа в зубах за самый кончик.

— Ну, так как, Иван? Дело надежное. Мы с тобой моряки, все нам знакомо, дела пойдут бойко. Ты представь: высадимся на берегу, загоним рыбку, сосчитаем деньги (а их до черта!), а сами — в кабак. Вот уж покуражимся, вот уж попируем да девок помнем, а? Тебе сколько лет-то сейчас?

— Скоро тридцать семь, — ответил Иван и посмотрел в окно. Ему показалось, что накрапывал дождь.

— Вот видишь, тридцать семь, а без бабы, брат, нельзя, — с ума сойдешь.

Иван встал, стряхнул в опустевшую корзину ненужные грибные обрезки, отнес корзину в коридор и постоял там, в притворенной двери, послушал.

— Накрапывает, — сказал он не оборачиваясь, как будто подумал вслух.

— Да, уже осень… Скука… Ну, Иван, соглашайся, дорогой! А впрочем, подумай еще, я не тороплю. Я поживу у тебя денька три-четыре. Не выгонишь?

— Живи.

Дождь усилился. Он, видимо, был с ветром: по стеклу оконца стекали раздробленные капли. Шалин опустился на постель и забарабанил пальцами но столу, высматривая где-то под потолком занывшую муху. Иван снова сел к окну и принялся чистить вторую корзину грибов.

В коридоре стукнуло, и тотчас отворилась дверь. В дверях остановилась пожилая женщина, а за ее спиной кто-то шевелился, отряхивая мокрую одежду.

Иван шагнул навстречу, закивал гостям, но не удержался и протянул руку той, что была еще за порогом.

Это была она.

— Эйла! — позвала женщина.

— Эйла… — повторил Иван и, чуть касаясь ее локтя, провел к скамейке.

Обе, мать и дочь, мокрые и похожие друг на друга, радостно улыбались и оглядывали жилище Ивана. Мать ахала и качала головой, глядя на бочки с замоченными грибами и на груду наплетенных корзин, сваленных в угол.

Шалин приосанился и заговорил с ними по-фински, стараясь обращаться больше к дочери, но за ту отвечала мать.

Эйла, застенчиво улыбаясь, дула в посиневший кулачок да осторожно — опять, как тогда в лесу, — тыльной стороной ладони касалась своих мокрых светлых волос. Она старалась смотреть в окно на дождь, а Иван, растерянно слоняясь перед ней, уже не чувствовал гнетущего ненастья, он смотрел украдкой в ее глаза и видел там погожее голубое утро.

Шалин подсказал ему, что надо бы гостям сварить кофе.

Иван метнулся к печке, быстро растопил ее на неостывших углях, потом схватил большой коричневый чайник и бросился прямо под дождем к источнику за свежей водой.

Но короткий дождь кончился, и гостьи ушли, отказавшись от кофе. В коридорчике они взяли свои неполные корзины с грибами и пошли по тропе мимо Большого камня, в сторону своего хутора.

Иван вышел их проводить.

Кругом с сосен падали тяжелые и еще частые капли, и по лесу разносился от этого ровный шорох, похожий на приближающийся дождь. Капли падали и на Эйлу. Она подымалась вслед за матерью по тропе и куталась в непромокаемую накидку. Раза два она украдкой оглядывалась назад, на Ивана, стоявшего внизу, а когда они отошли подальше — осмелилась и махнула ему рукой.

— До свиданья! Хювястэ! — тоже осмелел и крикнул Иван.

Едкий дым из трубы темным клубом свалился на землю и обдал его гарью.

«Погода испортилась надолго: дым падает», — подумал он почему-то с радостью и повернулся к дому.

У входной двери стоял Шалин и тоже смотрел на тропу, сладко прищурясь.

— А ничего, а? — спросил он. — Как ты думаешь, она податливая на грешок, а? Ха-ха-ха!..

Иван хотел в тон ему, по-флотски, ухмыльнуться, но у него это вышло так беспомощно, как хихиканье больного ребенка. Он сам это заметил и потупился под испытующим взглядом Шалина.

— Что, забрало? Не она ли тебя держит? Брось — ничего в ней хорошего нет, это тебе кажется тут, в лесу, с голодухи. Вот поедешь со мной — не таких полапаешь.

— Пойти перемет подновить, что ли? — совсем без надобности промолвил Иван вместо ответа и побрел к лодке.

Через три дня, когда рано утром Иван собирался проверять перемет и осторожно, чтобы не разбудить Шалина и чтобы тот не начинал с утра неприятного разговора, бродил по избе, — тот все же свесил голову с полатей и неожиданно бодрым голосом спросил:

— Ну как, надумал?

Иван вздрогнул и продолжал молча слоняться по избе, не подымая головы и норовя без ответа улизнуть на волю, но Шалин заскрипел полатями и повторил вопрос:

— Скажи — да или нет?

— Какой-то ты, право… прямо с утра, не успел глаз продрать.

— Ладно. За обедом скажешь! Последний срок. Я до обеда по грибки схожу, а ты на свободе подумай, поразмысли над своим никудышным житьем. Я тоже пойду мысли в порядок приводить да грибками побалуюсь, давно не брал их. Давно…

Иван облегченно вздохнул и отправился проверять перемет.

Еще издали, только садясь в лодку и нащупав береговой конец, Иван почувствовал, что попалась крупная рыба: леска дергалась тугими затяжными толчками. Не торопясь, начиная с первого крючка, он стал проверять.

Лодка двигалась вдоль перемета. Через каждые полтора метра — крючок. На самом первом сидел маленький окунь, он так сильно заглотил вьюна, что пришлось вырвать с крючком часть внутренностей и оставить их вместе с вьюном для приманки налима. Несколько следующих крючков были объедены ершами, а один поводок был оторван, должно быть, большой рыбой, ушедшей вместе с крючком. Иван почмокал губами и повел лодку дальше. Леску опять сильно дернуло и туго натянуло в сторону.

— Ага, попалась, матушка! Попа-алась! — шептал Иван горячо, сразу забыв все на свете, и всматривался в воду, где на глубине метра металось черно-белое гибкое тело крупной щуки.

— Попа-алась!

Он повел под нее сачок с головы, вскинул его вверх — и вот уже рыба в лодке. Она не затрепыхалась сумбурно и дробно, подобно мальку, а требовательно и величественно заколотила хвостом и головой по гулкой долбленой лодке, извиваясь и бросаясь на борта и на ноги Ивана.