Василий Лебедев - Золотое руно [Повести и рассказы]

Иногда она в предельной злобе замирала ненадолго, уставясь прямо в лицо рыбака хищными остекленевшими глазами из-под выпуклых костяных кромок, словно старалась загипнотизировать или подавить его презрением. Потом вновь, еще более энергично, делала «мост», вставая на голову и хвост, и начинала еще сильней, как молотком, стучать по крутым бортам и днищу лодки.

— Эва! Эва! Попа-алась, ха-ха-ха! — повторял Иван, стараясь наступить на щуку. — Эка ддура! Стой!

Наконец ему удалось ударить ее черенком ножа по голове, прямо между глаз. Щука дернулась, несколько раз глотнула воздух прозрачной зернистой пастью и вытянулась в судорогах.

Иван взял ее, слизистую и уже обмякшую, в руки, вынул у нее из желудка крючок вместе с заглоченным окунем и бросил в нос лодки.

Когда он дошел до конца перемета, в лодке лежало около шести килограммов рыбы.

«Счастливый день», — подумал Иван.

Он облегченно вздохнул, разогнул спину, опустив руки меж колен, и посмотрел вокруг себя.

Его избушка на берегу, за камышом, показалась ему уютной и даже красивой, а берега, поднимавшиеся вокруг озера, и лес на них, и обрыв за домом, и зардевшаяся рябина, к которой он тоже, как никогда раньше, вдруг проникся душевной теплотой, показались ему такими близкими и манящими к себе чем-то хорошим, необманным, что Иван, не понимая сам почему, с благодарностью подумал: «Боже мой, как хорошо-то тут у меня! Рай-то какой!»

Он посидел еще немного, наслаждаясь пробуждающимся днем, потом, вспомнив боцмана, сразу понял сегодняшнее необычное расположение к обжитому им мирку и решительно сказал сам себе: «А ну его к свиньям с этим рыболовством! Никуды я с ним не поеду, и весь сказ!»

Он еще немного посидел в лодке, раздумывая над заманчивым предложением Шалина, но, вспомнив, как минувшей ночью тот намекнул, что для начала дела потребуются деньги, Иван понял весь замысел и цель приезда незваного гостя. Теперь он опять узнал того боцмана, который никогда не раскрывает своих корыстных планов, и окончательно разуверился в чистоте предложенного ему дела на паях.

Дома Шалина уже не было. На столе, как всегда, было не убрано. По объедкам было видно, что гость позавтракал холодной жареной рыбой, и напился чаю с медом, целое ведро которого Иван выменял недавно на бочки, и, как обещал, ушел в лес за грибами, даже не крикнув Ивану с берега.

«Ну вот и хорошо! — подумал Иван, — И я тоже подамся в лес, да до вечера не вернусь, пусть-ка зубам-то поскоркат. Пусть! Ответ ему подавай к обеду, ишь его… Вот вернусь вечером и дам ответ. Чего я ему скажу? Не поеду никуды, скажу, и весь сказ!»

Иван положил в одну из двух корзин еду и не спеша пошел в лес, взяв направление к Большому камню.

…Еще было совсем светло, когда Иван с полными корзинами грибов, измученный, возвращался домой. Шел он не спеша, как и утром, только неохотно, понимая, что с Шалиным состоится неприятный разговор. Спускаясь с обрыва, по привычке отметил еще издали темно-зеленый мох на сырой крыше, черную трубу и яркое пятно рябины. У самой избы он съехал с обрыва почти на боку, касаясь рукой земли, и спугнул с рябины плотную стайку дроздов.

«Эва, окаянные, повадились! Надо будет на зиму наломать рябинки-то», — подумал он между прочим и подошел к избе.

Дверь, обычно припиравшаяся палкой, была раскрыта настежь. Вторая — тоже, а из помещения потянуло нежилым холодом зашедшей туда озерной сырости. Нехорошая тишина царила внутри. Он переступил порог и; снимая с плеч связанные кушаком корзины, осмотрелся.

В полумраке он увидел сдвинутый к окну стол, упавшую на пол посуду. Около печки валялась скамейка. Постель была разворочена, постельник съехал на сторону и висел, одеяло забито в угол, а на полу валялась затоптанная подушка.

Не двигаясь, стоял Иван у порога, соображая, что бы это могло значить. Потом прошел по избе, нечаянно щелкнув кружку ногой, и заглянул за печку, на вешалку. Одежды Шалина там не было. Иван подошел к постели, присел на корточки и выдвинул самодельный деревянный сундучок. Он был открыт, а денег в конфетной коробке не оказалось. Там лежала одна записка.

Иван взял ее, поднялся и подошел к оконцу. Прислонился головой к верхнему косяку, стараясь вникнуть в смысл неразборчивых слов.

«Я понял, что ты не годишься для дела, — читал медленно, — деньги взял. Не ной — вышлю, если…»

На дворе торопливо и глухо простучали шаги. Дверь распахнулась с грохотом, так что на голову посыпалась потолочная засыпка, и в комнату влетели двое. Иван успел только заметить, что один был Урко, с неузнаваемо страшным лицом, а второго, с веревкой в руках, он не успел различить.

Сильный удар свалил Ивана с ног. Потом второй, кованым сапогом по лицу, — резкий, мертвящий, от которого мелко задергалось его согнутое на полу тело, — успокоил его.

Некоторое время он чувствовал, как пахнет грибами пол, потом были удары еще, еще — и все то, что только сейчас волновало Ивана — сомнения, злоба, недоумение, Шалин, деньги, эти двое и сам страх, — все побледнело отодвинулось, стало ненужным…

Где-то выл ветер, должно быть в трубе, и был еще какой-то непонятный звук, настойчивый, чистый.

Вот уже несколько суток, как на столе стоял будильник, принесенный Эйно, а Иван всякий раз, когда приходил в себя, забывал об этом и неизменно удивлялся новому в его жилище звуку. Он много лет прожил без часов, вставая и ложась, как птица, — по солнышку, но сейчас понял, что с часами веселее. Он приподнял голову, чтобы взглянуть на них и узнать, сколько же времени.

— Леши, леши, Ифан! — встрепенулся Эйно и, встав со скамьи, отложил книгу. — Что тебе? Пить?

Он налил в кружку из маленького бочонка брусничного соку с сахаром и подал Ивану.

— Пей, это от всех полезней, так и ляккяри гофорил.

Иван выпил весь сок, целую кружку, потом, к удивлению Эйно, сам повернулся на бок и попросил есть.

— Ха! Ифан! Жить пудем! Кушать тут нет, я принесу, леши!

Эйно надел шапку с козырем, пальто и заторопился домой. Иван видел, как прокачался за оконцем его белый затылок. И вот уже затихли шаги Эйно, остался только вой ветра в трубе — тонкий, жалобный — да сухой стук будильника. За прокопченным косяком качалась ветка рябины, еще не оклеванная дроздами, а за ней был виден край озера — серая вздрагивающая вода. Разнепогодилось, как и предполагал Иван. Да и пора: октябрь… «Сейчас на горе такой ветер, что деревья валятся, не иначе, раз здесь, в низине, труба воет. А ведь должно было прийти ненастье — недаром дым падал…»

Он старался не думать о том, что с ним случилось, но Эйно по-своему немногословно объяснил все, извинялся и вздыхал. А для Ивана уже с первых его слон было ясно, что он опять пострадал из-за Шалина.