Василий Лебедев - Золотое руно [Повести и рассказы]

Все это вспомнилось мне, когда наша группа уже побывала в Триполисе, Нафплионе, Эпидавре, в Микенах и прибыла наконец в Коринф.

Вещественны величественные развалины храма Аполлона — семь колонн дорического стиля — как руки из-под земли, рвутся они в современность из прошлого. Далекого прошлого… А кругом на большом пространстве торчат остатки стен, лежат обломки колонн и — камни, камни, камни… Здесь был город, один из самых оживленных и Греции. Вон там, у воды Коринфского залива, шумел многоязыкий базар и мерно покачивали мачтами суда, наполненные товарами. Нескончаемым потоком стекались люди сюда, на северо-восток Пелопоннеса, пешком, на лодках, на ослах, на лошадях. И где-то здесь, у самого рынка, стояла знаменитая бочка Диогена, искусно сделанная из глины. Мудрый старик — не жарко в ней днем. Вот тут, на этом пятачке, он унизил великого завоевателя Александра Македонского, отказавшись от всех его услуг, кроме одной: пусть он отойдет и не заслоняет солнца. А по ночам голодный старец бродил по рынку и собирал объедки. Величием духа высоко подымался он над бренностью обыденной жизни, возвеличивался нищетой своей над золотой рекой богатого рынка и совсем не случайно среди бела дня зажигал свой знаменитый фонарь, приподымался из бочки и всматривался в базарную толпу — искал Человека. Нелегкий труд, даже днем с огнем…

Вот этих колонн коринфского храма касались руки задумчивого юноши Поликлета. Сын скульптора, построившего ротонду в Эпидавре, он позднее построит знаменитый театр, которым прославится тот город, но не это увековечит его имя. Он заявит о себе как родоначальник нового, коринфского стиля в архитектуре, а пока… Пока томит его смутное чувство неудовольствия тем, что строилось до него на его великой земле. Его пылкой натуре претил прямоугольно-строгий дорический стиль, душа рвалась к чему-то новому, что венчало бы капители колонн грядущих храмов и зданий. Но легко ли отринуть древние устои предков? Первым осудит отец… Поликлет приходил на рынок в дорогом хитоне и покупал фрукты у маленькой продавщицы, что неизменно приходила на рынок вместе с матерью. В маленькую ладошку ложилась медная монета, а потом руки Поликлета, иссеченные в кровь о мрамор, как у раба в каменоломне, забирали апельсины. Черные глаза девочки смотрели на эти руки со страхом и благоговеньем, а Поликлет отходил в сторону и отдавал фрукты нищим. Он был сыт уже тем, что вспоминал ее глаза, и как скульптор видит в глыбе мрамора будущую статую, так он видел в этой девочке завтрашнюю красавицу. Ему хотелось купить ей цветов — целую корзину, что издавна плетут греки из лозы бамбука, но его возлюбленная была еще мала и могла испугаться. Однажды он не увидел ее на рынке. Мать со слезами поведала юноше, что девочка умерла. А он впервые решился купить ей цветы и пришел с полной корзиной. Он оставил корзину и ушел. Над опустевшим рынком начинался осенний дождь. В другой раз он не нашел уже и мать той девочки. Убитый горем, он отправился за храм Аполлона, на кладбище, и сразу же нашел ее могилу: на свежем холмике, тронутом травой от прошедших дождей, стояла его корзина с цветами. Трава проросла сквозь круглую корзину, и широкие листья ее, изогнувшись, свесились над краем корзины, но продолжали жить и радоваться солнцу. Поликлету показалось, что это она посылает ему свою улыбку и озаряет его жизнь божественным светом вдохновенья. «Капитель!» — воскликнул он, как безумный, и бросился с кладбища к мраморным глыбам. Через несколько дней его нашли в мраморном карьере. Поликлет лежал, обессиленный, обхватив руками странное мраморное изваяние, похожее на бамбуковую корзину с проросшими сквозь нее травами.

— Что это? — спросили зодчие Коринфа, растолкав юношу.

— Капитель, — еле слышно проговорил Поликлет.

— Он бредит! — испугался один.

— Иди домой, Поликлет. Мать плачет по тебе, а отец послал нас на розыски. И брось, оставь здесь это странное изваянье!

— Это капитель, что будет украшать колонны будущих храмов и дворцов! — воскликнул юноша.

— Ты бредишь!

— Он безумец! Богиня обмана Ата отобрала у него разум!

— Это капитель! — в исступлении воскликнул Поликлет и, с трудом подняв изваянье, возложил его на секцию будущей колонны. — Смотрите!

И когда капитель слилась с колонной, все увидели нечто необычное. Вместо прямоугольных, сухих линий, традиционно наплывающих одна на другую, взору предстало зрелище, очаровательное в своей легкости, свежести и красоте. Колонна казалась теперь не неодушевленным камнем, а стволом живого дерева, выбросившим листья жизни навстречу солнцу.

— Это прекрасно, Поликлет! Но боги тебя накажут за отступничество!

— Зевс покарает тебя своими стрелами!

— Пусть! На то его воля. Но я буду возводить над колоннами эти капители.

— Зевс испепелит их!

— Нет! — Поликлет улыбнулся, погладил израненными ладонями мраморные листья и страстно прошептал. — Это сильнее Зевса. Это — жизнь!

…Поликлет родился среди зеленых холмов Пелопоннеса.

Коринфский стиль рожден им в Коринфе.

Вот сейчас мадам Каллерой заплатит за проезд по мосту через канал, и мы навсегда покинем Пелопоннес. Впереди еще будет мыс Сунион с одиноким храмом Посейдона на обрывистом берегу, будет последнее купанье в ноябрьском, но теплом море, а позади, наверно уж навсегда в нашей жизни, остались незабвенные исторические древние города. Еще долго буду вспоминать театр в Эпидавре, сооруженный под открытым небом Поликлетом, с поразительной акустикой: шепот со сцены слышен в пятидесятом ряду. Может, скажу кому-то при случае, что мне довелось прикоснуться пальцем к каменным плитам, на которых выбита по-гречески клятва Гиппократа. А бывая за границей и слушая рассказы гидов о старых замках и прочих сооружениях из давней давности, невольно улыбнешься, вспомнив каменный мост в Микенах, которому три с лишним тысячи лет. Не забудется высокая гора, на которую мадам Каллерой мужественно взобралась одной из первых и показала развалины дворца царя Агамемнона, героя Троянской войны. Она показала, где была спальня и ванная комната, из которой после возвращенья с войны вышел Агамемнон в надежде на долгое царствование и отдых, но жена накрыла его простыней и убила…

«Ох, уж эти гречанки!..» — подумал я не без тревоги: впереди у меня были Афины.

На улицах греческой столицы за день скапливается непривычно много мусора, похоже, каждый житель считает своим долгом бросить на панель окурок, бумагу, обертки конфет… Однако к рассвету весь город преображается, улицы становятся чистыми, готовыми к дневному истязанью. Самым удивительным казалось мне отсутствие каких-либо специальных машин, убиравших город, — ни следов их, ни шума, кроме рева транзитных грузовиков, но каждое утро будто древние боги посылали с Олимпа в Афины своих верных слуг и те крылами-опахалами выметали улицы. «Загадка!» — думалось мне.