Александр Удалов - Чаша терпения

— Ты-то свои что же не подсучил? — ввязался в разговор Балтабай.

— Вы на меня не смотрите. У меня и другие штаны найдутся.

— Велика гордость — штаны. Вот если б ты жену заимел… да не одну, тогда бы, конечно, мог бы и погордиться перед нами. А штаны — тьфу на них! — Балтабай плюнул в глину.

Худайкул покосился на него: издевается или нет?

— Человека ведь сразу узнать можно, — поддержал Балтабая Декамбай, — богатый он или бедный. — А по чему, думаешь, можно узнать, а, Балтабай?.. — обратился он к своему другу, словно Худайкул и не стоял рядом.

— Так вот… Если человек имеет одни штаны… Куда же дальше? Не назовешь ведь его богатым, — сказал Балтабай.

— Э-э, нет, брат. А ты забыл нашего Бабамурата, который в позапрошлом году умер? Всю свою жизнь он просидел у мечети в лохмотьях, а двух жен имел. И как они теперь зажили! Сам видишь. Нет, Балтабай, не в штанах дело. Можешь ты иметь один штаны и говорить, что ты самый что ни на есть беднеющий из бедных. Но кто тебе поверит, если у тебя две жены? И обратно, как бы вот Худайкул не уверял меня, что он богатый, я ему не верю.

— Это почему же так? — насмешливо, с оттенком холодного презрения спросил Худайкул. — Сам галах и другим не веришь?

— Я галах, не отрицаю. А ты богатый. Но где твое богатство? В чем оно?

— А ты не видишь? — обиделся Худайкул. — Сад у меня, земля, дом вот скоро будет. Я за вашу работу заплачу, сколько она будет стоить.

— Я не о том. Мы с Балтабаем так пришли тебе помочь, по-братски. И ты об оплате больше речей не заводи. Ты мне другое скажи, Худайкул. Богатый ты или нет?

— Ну?

— Нет, ты не нукай, а скажи: богатый или нет?

— Ну, богатый.

— Нет, — решительно сказал Декамбай. — Не верю. Ни черта ты не богатый.

— Да почему это ты так говоришь? — вскипел Худайкул. — Хочешь, я тебе сейчас кожаный бурдюк приволоку с деньгами.

— Не приволочешь. У тебя его нет, — решительно отрезал Декамбай.

— Ну… бурдюка, может, нет, так другая посудина есть.

— Нету у тебя никакой посудины, — ввязался опять в разговор Балтабай. — А была бы, так и жена бы у тебя была. Вот когда у тебя будет жена, да не одна, а две, вот тогда я скажу, что ты богатый, и равняться с тобой не посмею.

Разговор этот, начавшийся с полушутливых фраз Балтабая и Декамбая, закончился на полном серьезе и глубоко запал в душу Худайкула. Еще не отстроив дом, он женился, привез жену из маленького горного кишлака неизвестно за какой калым. Жена его, шестнадцатилетняя Башарат, была рябовата, бледна, худощава, но едва она появилась в его доме, как Худайкула словно подменили. Он стал надменен, важен в своем новом полосатом халате и белой чалме, и уж не прятал руки в просторные рукава, а закладывал их за спину, словно они и мерзнуть у него перестали.

Декамбай с Балтабаем сразу это приметили и в самом деле почувствовали, видно, разницу между собой и Худайкулом. Заметно было, что Худайкулу так и хочется теперь вызвать их на прежний разговор, но ни Декамбай, ни Балтабай не осмеливались даже разговаривать с ним в том фамильярном тоне, какой у них был раньше, хотя Худайкул вот уже второй год, возясь с постройкой, продолжал вместе с ними месить глину, сидя на корточках, лепить из нее ладонями круглые кирпичи для дома, обносил дувалом сад.

Разговаривали Декамбай с Балтабаем теперь все больше между собой, а Худайкул молчал, с достоинством хранил свое положение женатого человека, а раз женатого, как считали эти парни, значит богатого. Иногда они, пошабашив и отужинав у него уже в поздние сумерки, чинно и вежливо распрощавшись, на следующий день вдруг не являлись. Худайкул ждал их день-два, ждал неделю, наконец садился на лошадь и ехал за ними верхом куда-нибудь в соседний кишлак, где, как он слышал, они нанялись жать и вязать в снопы зеленый клевер либо вот так же возводить дувал вокруг чужого двора.

— Что же это вы переметнулись? — укоризненно говорил им Худайкул, с трудом разыскав их среди зеленого поля или в чьем-нибудь незнакомом дворе. — Надо было закончить у меня все дела по чести по совести, а потом уж уходить.

Декамбай с Балтабаем виновато молчали, смущенно почесывали то бритую голову, то острый кадык на длинной загорелой шее.

— А может быть ты, Худайкул, кого-нибудь другого взял бы помочь-то тебе? — неуверенно говорил кто-нибудь из них. — Ты ведь будто бы недоволен нами. Говоришь — ленивы мы да руки у нас неумелые.

— Говорил, а теперь не говорю. Руки у вас не только умелые, а прямо-таки золотые. Только, видно, не для каждого. Этим и повернули вы душу мою. Если бы кто другой, не вы, не пошел бы я кланяться никому.

Если б нашелся человек, который год или два назад сказал бы Худайкулу, что эти два бездомных батрака, молокососы, которые сами-то не знали, как свою жизнь устроить, вдруг повернут его душу так, что он всю жизнь будет их помнить, Худайкул не поверил бы и не побоялся бы побиться об заклад на все свое богатство, хранившееся теперь не в горах у кривой арчи, под красными камнями, а где-то в саду, под дувалом.

А так случилось. Поздней осенью, когда начались ненастные дни и все работы у Худайкула были закончены, он позвал парней в комнату, на мужскую половину, погреться у сандала, и положил перед каждым из них кучу серебра. По тем временам это была щедрая плата. Худайкул молча, но весело и гордо поглядывал на батраков.

— Ну как? Не обидно будет? — спросил он и опять перевел взгляд с одного на другого.

— Обидно, — сказал Декамбай. — Обидно, Худайкул.

— То есть как? Мало? — отшатнулся Худайкул, выкатывая из орбит глаза. — Ну вы уж, я вам скажу, совсем совесть потеряли. Сколько раз вы от меня уходили? Вспомните. А теперь чего же вы хотите? Ограбить меня?

— Худайкул, не кипятись прежде времени, — спокойно произнес Декамбай. — Послушай, что мы тебе скажем.

— Не хочу слушать. Не хочу ничего знать. Я мог бы, как другие, ничего вам не дать.

— Вот это самое мы и хотели тебе сказать. Но ты ведь не выслушал нас.

— Что? Что сказать?

— Нам не надо от тебя ничего. Понимаешь?.. Не надо денег. Кормил ты нас за нашу работу, хорошо кормил. Мы сыты были. Вот и спасибо. А денег нам твоих не надо.

— Все-таки думаете — мало я вам даю?

— Да нет, Худайкул, не мало. Понимаешь, не мало. Только не за деньги мы пришли к тебе работать. Помочь пришли, по-братски. Понимаешь?.. Мы ведь тебе и тогда об этом говорили. Но ты не поверил. Уважаем мы тебя. Все-таки наш ровесник, хоть теперь и богатым стал. Не хотим мы с тобой никаких счетов, ни расчетов сводить.

Они ушли, оставив Худайкула наедине с собой да с двумя горстями серебра, лежавшего на красном сатиновом одеяле, покрывавшем сандал. Худайкул сидел, глядел на серебро, думал: «Ну, учудили. Ай да галачи! Денег им не нужно! Таких дураков еще на свете не было, чтобы от денег отказывались. Да ведь кто? Декамбай с Балтабаем! А? Хоть бы люди были. А то ведь голь перекатная. Кроме табакерки и похвастать-то нечем». Но что бы ни думал Худайкул, а в душе его словно действительно что-то ворочалось.