Михаил Златогоров - Вышли в жизнь романтики

Муж Тамары Георгиевны, тщедушный на вид, сутуловатый, малоразговорчивый инженер, этот «не романтик», как она сама сказала, участвовал, оказывается, в создании удивительного висячего моста через морской залив недалеко от Мурманска. Теперь он проектировал стадион и Дворец культуры для будущего города Буранного.

И Тамара Георгиевна, такая молодая еще, успела уже на одном заводе построить цех, а на другом — клубное здание. Стоит клуб на вершине сопки, как сказочный замок, и рабочие называют его «Терем Тамары».

После того как валторны, альты, трубы, кларнеты, сопровождаемые медными всплесками литавр и уханьем барабана, исполнили марш и вальс «Амурские волны», всех пригласили заглянуть в комнату за сценой.

Юля еле протиснулась сквозь толпу молодежи.

Дружный смех сотрясал стены.

«Гвоздь программы» оказался… самым обыкновенным строительным гвоздем, только очень большим (и где это Майка и Костик отыскали такой?). Его подвязали под шляпкой ситцевым бантиком. Железным восклицательным знаком стоял он под стихотворной надписью в духе Маяковского:

«Строить — и никаких гвоздей! — вот лозунг комсомольцев!»

Ниже маленький плакатик деловито сообщал, сколько стоит килограмм гвоздей, и заканчивался призывом:

«Прошу меня беречь и обращаться со мной соответственно. Гвоздь».

Ай да Майка и Костик!

У Нелли пунцово разгорелись щеки, она никогда еще не была такой хорошенькой, как сегодня. Может, от нового наряда, а может, потому, что с ней — только с ней! — все время танцует брат Яди, Николай. Буровой машинист теперь является в общежитие особенно тщательно выбритый, при галстуке. С Нелли он может говорить часами, как и Женя с Ядей.

Весело сегодня в клубе! Танцы прерываются, звучит боевая песня: «Дети разных народов…» А потом опять ритмичные, певучие звуки, шорох подошв.

Только что объявили призы за лучшее исполнение вальса. Девушка из бригады маляров размахивает огромной коробкой пудры:

— Я теперь и на работу буду ходить пудреная!

Юля уселась в уголке. Кто-то прислал записку по «летучей почте»:

«Мы тебя все целуем, — такой вечер замечательный».

Наверно, Нелли или Ядя.

Теперь можно и домой. Доказали доморощенным Печориным, не верившим, что можно чем-нибудь, кроме кино и танцев, заинтересовать молодежь, что есть у комсомола порох в пороховницах. Не спеша пойдет сейчас Юля по улице поселка. Посидит в комнате одна. Есть мысли, которые просятся в заветную тетрадь. И самая главная: стремиться прожить так, чтобы оставить о себе памятку на земле. Она подумала об этом, когда слушала Одинцова.

Стараясь, чтоб подруги не заметили, Юля стала пробираться к выходу, как вдруг голос Жени Зюзина, усиленный репродукторами, заставил ее задержаться:

— Внимание, внимание! Важное сообщение!

Смолкла музыка. Танцевавшие опустили руки, замерли.

— Товарищи! Нашей Юле Костровой сегодня исполнилось восемнадцать лет. Она об этом смолчала, но мы все равно узнали! Юля! Мы все тебя поздравляем. Желаем больших успехов на работе и в жизни и большого счастья!

Как колотится сердце! Руки тянутся со всех сторон, много рук — широкие и узкие ладони, крепкие, твердые, шершавые и нежные руки товарищей и подруг… Кто-то сует в руки флакон духов, надевает на плечи цветастую косынку: «Это наши скромные подарки!»

Сейчас нужно быть веселой, праздничной, нужно смеяться и танцевать — и как глупо, что на глаза сами собой навертываются непрошеные слезы…

Было еще совсем темно, но окна общежития на Комсомольской улице уже светились.

«Одуваша встала, одевается…» — подумал Женя.

От хлебопекарни тянуло слабым теплым запахом хлеба. Запах этот тоже напоминал о Яде: на новоселье она резала хлеб и колбасу, которую принесли они с Николаем и Костиком, и ласково журила их: «Что это вы столько взяли, куда столько…»

Мглистое, туманное небо чуть-чуть накалилось на восточном крае. Смутно обозначились в сером сумраке припушенные снегом кусты, бочки, валуны.

От растворного узла промчалась первая машина с бетоном. Сейчас девочки уже на своих рабочих местах.

Женя представил, как Ядя склоняется над ящиком с раствором. Юля тоже славная девушка, а все-таки лучше Одуваши нет никого.

Вспомнив о вчерашнем «гвозде программы», Женя решил наведаться к плотникам. «Бригада из детсада» заканчивала сборку дома для семейных — восемь двухкомнатных квартирок. Разыскав Костика, Женя похвалил его (заодно и Майку) за веселую выдумку и спросил:

— Но, говорят, шутки шутками, а с гвоздями и правда плохо?

Лукавое веснушчатое лицо Костика приняло серьезное выражение.

— А ты думал! Нам требуются стомиллиметровые, их на складе нет. День были, а пять пет. Берн стодвадцатипятимиллиметрсвые, стопятидесити… Вот и снижай себестоимость. Спят наши снабженцы.

Подошел Лойко. По-утреннему свежо, розово его суховатое лицо с тоненькими гусиными лапками у глаз. Парторг показал на разбросанные среди стружек и опилок шурупчики и болтики:

— Снабженцев ругаете, а это кто — тоже снабженцы виноваты?

— Подберем, Прохор Семенович, — смутился Костик.

Женя сказал парторгу, что ребята хотят организовать добровольный молодежный контроль — «Комсомольский сигнал». По всем участкам и бригадам, во все две тысячи глаз следить за тем, чтобы не терялись впустую сырье и материалы.

— Дело! Народ вы грамотный, вам и карты в руки.

Обедать в столовую Женя в этот день пошел вместе с «бригадой из детсада» и, между прочим, спросил Костика:

— Почему в комсомол не вступаешь?

— Да так…

— Ты же у нас активный — в патрули ходил, я помню.

— Еще в Ленинграде подавал, так целый год разбирали, — сказал Костик пасмурно, запивая котлету компотом. — На стройку я первый записался. Есть комсомольцы, что хуже некомсомольцев.

— Есть, — согласился Женя. — Все-таки станешь комсомольцем — жить интереснее будет.

«Комсомольский сигнал»! Это значит — ты стал зорче, будто все видишь через сильный увеличитель. Видишь «мелочи», которые раньше от тебя ускользали.

Твердые серые комки в мусоре… Да ведь это тот же драгоценный раствор — цемент, гипс.

Хрустят под ногами осколки стекла. Откуда они? Листы стекла не соответствуют размерам оконных рам, получаются большие обрезки. Написать на стекольный завод об этих зряшных потерях.

В карьере валяются обломки долот, а то и на зуб экскаватора наскочишь. Почему бы не поставить бочки, чтобы в них складывали всякий железный лом? Говорят, что нет лишней тары. Но это не довод. «Тары-бары — растабары, бары есть, а тары нет».

Все эти находки тут же превращались в лаконичные, но броские листки «Комсомольского сигнала»: крупные буквы фамилий, вопросительные и восклицательные знаки. Листки появлялись то на неоштукатуренной кирпичной стене, то на кране, то у входа в контору или в кабинет главного инженера.