Е. Рожков - Мужчины, рожденные в январе

Зоя разрешила проводить ее домой.

Девушка жила совсем недалеко от клуба, в маленьком, обитом толем домике.

— Они остановились у крыльца. Зоя была в темно-вишневом, с коричневым цигейковым воротником пальто, без головного убора. Ночами еще крепко подмораживало. Мятников понял, что девушка не сможет долго оставаться на улице.

Он поцеловал руку Зои, впервые в жизни поцеловал руку девушке. Он просто не знал, как это у него все вышло, как все получилось. Он покраснел, засмущался.

И Зоя засмущалась, потупила глаза, и задрожали легкие ямочки в уголках ее пухлых губ, обрамленных сверху, как инеем, налетом светлого пушка.

— Я одна живу и потому не могу пригласить тебя в гости, — спокойно произнесла Зоя.

— Я, собственно… Хочешь, Зой, я подарю тебе шубу?

— Какую шубу? — с тихим ужасом и удивлением спросила девушка.

— Какую-нибудь дорогую шубу, чтобы ты никогда не мерзла.

Она качнулась, запрокинула слегка голову, в просвете воротника пальто блеснули ее синеватые, выпуклые, ключицы, засмеялась грудным, тихим смехом, взяла Мятникова за руку и легонько сдавила ее.

— Дурачок, — ласково, так, что у него просто оборвалось сердце, шепнула она. — Я, может, тебе три шубы куплю, лишь бы ты…

Она повернулась, торопливо взбежала на крыльцо своего дома, юркнула в дверь, и… раздался в сенях лязг щеколды. Мятников подождал, когда в доме зажжется свет, и медленно побрел по дороге к реке.

Оттаявшая днем земля была теперь тугой, замерзшей, гулко похрустывала под ногами. На востоке, в стороне Берингова моря, покрытого еще прочным, ноздреватым, с голубыми озерцами талой воды льдом, пробился маленький язычок зарницы. Небо было синевато-серое и напоминало скверно покрашенную синькой холстину; на севере в сырой дымке полярной ночи таинственно белел еще не растаявший в урочищах горного хребта снег.

За поселком в лощине, заросшей кустарником, клейко пахло прошлогодней голубикой, висевшей сморщенными капельками на тонких, как бы иссушенных зимними долгими холодами веточках.

Река по-весеннему многоводна, стремительное течение поднимает со дна ил и песок. На песчаных косах, желтевших празднично в ночи, прижимавших реку к крутым, со свежими сырыми обвалами берегам, на поворотах лежали метровой толщины сине-зеленые льдины, похожие на спящих неуклюжих белых медведей.

Колька сел на сухую корягу и стал смотреть на восток: Внизу, набухая алостью зарницы, утробно и монотонно шумела река. Зарница стремительно разрасталась, она, светлея слегка, вспухала — выглядывало сине-медное солнце. Высоко в небе запел жаворонок, защебетал проснувшийся куличок, снялась с соседнего озерка пара гуменников и, тревожно посвистывая крыльями, растворилась в синей дымке.

Как обыденно все вокруг и просто! И от этой простоты и обыденности мира у Мятникова защемило сердце: он и его жизнь — всего лишь краткий миг в розовом утре вечности.

Мятников повернулся и посмотрел на поселок, на розовевшие домики. Он нашел глазами дом Зои и улыбнулся, чувствуя горячую нежность к девушке.

У балка Мятников неожиданно для себя увидел сидящего на скамейке бригадира Семена.

— Ты че? — спросил Колька. — Бессонница напала?

Он присел рядом с бригадиром.

— Душно в балке, вышел вот покурить. Сижу и думаю о нашей работе. Уедем мы, а дело-то наше останется. — Семен затягивается, потом с усилием, пыхтя, выдыхает дым. — Что бы там ни было, кто бы в этом колхозе ни работал, а ледник все равно будет, ледник все равно от нас пошел.

Мятников внимательно смотрит на бригадира.

— Ты, Семен Иванович, прочный мужик.

— Прямо душу коробит вот эта тишина, — с надрывом говорит бригадир.

Метрах в пятидесяти от балка, возле приземистого белого здания детского садика, по куче желтого песка степенно расхаживает ворон. Он озабоченно крутит продолговатой головой, По-хозяйски надменно и деловито каркает, бьет клювом песок, оставляя неглубокие дырочки; в розовом воздухе холодная чернота его оперения слегка отдает нежной сиреневостью. Что тревожит птицу и что она ищет в это чистое утро?

— Ишь, дуромол какой, — смеется бригадир.

— На нашего Иванпетю похож.

— Он мне вчера говорил, что готов просить отпуск и поехать снова строить где-нибудь ледник.

— Заработок понравился?

— Да не только…

Немного помолчали, прислушиваясь к непривычному в утренней тишине крику ворона.

— Веры во мне нет, а без веры страшно жить, — неожиданно с тревогой говорит Семен. — Я тебя хочу спросить, ты только не разбалтывай…

— Да не, могила…

— Как думаешь, пойдет за меня какая-нибудь? Не стар я по ихним понятиям? Ты ж спец в этом деле…

— Пойдет, — уверенно рубит Колька. — Тебе нужна мягкосердечная женщина. Ты-то мужик еще ничего — физиономистый.

Мятников улыбается, неожиданно вспомнив о Зое.

— Я как будто душу в чистом ручье вымыл, — неожиданно говорит Колька.

Солнце оторвалось от земли, солнцу предстоит долгий путь по небу.

«Чего я намолол! — с горечью думает Семен. — Никого мне ни теперь, ни потом не нужно. Если лебеди…»

Как чист и свеж воздух! Вот такими ранними утрами выходил он, Семен, из дома, шел коротким путем через рощицу, где пахло грибами, сырой травой и прелой листвой, шел мимо запруды, над которой истомленно синело облачко, шел к кузнице, возле которой усатый кузнец Никитыч сидел на пеньке и курил, поджидая Семена.

— Начнем люд поднимать? — говорит кузнец.

— Начнем, — отвечает Семен.

Никитыч старательно затаптывает окурок, проходит в кузницу, раздувает горн, достает щипцами из угля светящийся кусок железа; бросает его на наковальню, возле которой стоит Семен с тяжелым молотом в руках.

Вечером он идет к запруде и издали в сизости сумерек у кустов орешника видит хрупкий девичий силуэт.

— Устал? — шепчет она, и большие влажные глаза ее ласково блестят.

— Нет, совсем нет, — отвечает он, действительно не чувствуя недавней тяжести в мышцах.

Семен находит ее губы и не может оторваться от них, не может оторваться от ее пропитанного дневным зноем тела, пахнущего полем, где она работает. Тело ее на удивление хрупкое, вовсе не деревенское, и этим еще более дорогое ему.

В каждом утре витает ее светлая улыбка, чистое дыхание и ласковый шепот:

— Ты устал?

Утекло время, и утечет вот это утро, но не бесследно утекла его молодость, как не бесследным будет и это утро.

Мятников встает и, весело подмигнув, говорит:

— Пойдем, хоть часок покимарим. Север, как больных собак трава, вылечивает людей.

Солнце все выше — и выше, солнцу предстоит долгий, бесконечный путь над землей.

К источнику шли медленно, походкой праздных, беспечных людей. Лобов открыл тугую дверь бассейна и пропустил вперед Ирину. Впрочем, бассейн — слишком громко сказано, это был квадратный сарай из потемневших от паров источника досок на тарелочке голубого озерка.