Геннадий Семенихин - Летчики

Мочалов подошел к этажерке и стал рассматривать надписи на корешках.

— А это?

— Это все мои книги, — подтвердила Галина Сергеевна, — могу еще заметить, что капитаном Ефимковым две трети из них не читаны.

По раскрасневшемуся лицу Кузьмы Петровича скользнула тень неудовольствия.

— Галю, опять ты за старое!

Галина Сергеевна резко повела плечом, и ее обычно тихий голос обрел неожиданную силу:

— Конечно, опять… Сергей Степанович, мы с ним ведем вот уже сколько времени непримиримую войну.

— За что? — улыбнулся Мочалов. — Как известно, войны бывают справедливые и несправедливые. В том числе между мужьями и женами, — пошутил он.

— Моя война справедливая, — уверенно сказала Галина Сергеевна и вдруг, смягчившись, широкой ладонью погладила Кузьму Петровича по голове, приминая его жесткий «ежик». — Он хороший у меня, только упрямый… и ленивый немножко. Учиться ему надо. А то кончил после войны заочно десятилетку и с тех пор ни одного учебника в руки не берет.

— А ты что же хотела, — развел руками Кузьма Петрович, — чтобы я докторскую диссертацию писал? — Он стоял посреди комнаты, широко расставив ноги. Шутливо улыбнулся Мочалову. — Галя никак не поймет, что у заместителя командира эскадрильи времени на докторские диссертации недостает. Хватит на мой век и десятилетки. Хоть ты меня поддержи.

Мочалов сунул правую руку в карман брюк и покачал головой.

— А вот и не поддержу, — засмеялся он, — пожалуй, Галина Сергеевна права. Время сейчас другое, друже. Техника с каждым днем усложняется, она от летчика таких же знаний требует, как и от инженера. Особенно приборы.

— Что касается приборов, — уверенно заговорил Кузьма Петрович, — так это дело хорошее, конструкторы их не зря придумали. Только знаешь что, друже, — подмигнул он майору, — на бога надейся, а сам не плошай. Капризная это штука — приборы. — Он поскреб затылок и продолжал: — Знаю я и такой случай. Во время войны это было. Перегонял один мудрец эскадрилью из тыла на фронт, лидером шел. Попали в пургу. Все его ведомые растерялись, вышли из облаков и на первом попавшемся аэродроме сели. А лидер из-под облаков выходить не стал, решил по приборам до конца идти. И что ты думаешь… на девяносто градусов ошибся, чуть ли не за линию фронта, к гитлеровцам, залетел… Стали потом выяснять разные комиссии что к чему, и оказалось, что радиополукомпас врал всю дорогу. Да. Вот тебе и приборы. Им, конечно, доверяй, но и проверяй, глазком проверяй, визуально, по наземным ориентирам. Земля-матушка, она никогда не подведет. А потом, Сережа, я не любитель иностранных всяческих слов, но к одному явную симпатию имею.

— Это к какому же?

— К слову «интуиция»… Да, да, для нашего брата летчика она хорошее дело. Я лично так всегда на свою интуицию надеюсь. Она не однажды выручала. Бывало, в воздушном бою заходишь в атаку, и вдруг будто в затылке кто-то тебе сигналит: «Обернусь, сзади «мессер». Посмотришь — и, что ты думаешь, точно. Ты почему на меня такими круглыми глазами смотришь, не веришь?

— Нет, верю, — сдержанно отозвался Мочалов. — Однако на одной интуиции не проживешь. Без приборов не обойтись. Ведь мы теперь будем летать в любых условиях. Понимаешь, Кузя, в лю-бых! Если на войне для нас существовало понятие «нелетная погода» и мы в такую погоду не летали, то теперь с этим понятием придется распрощаться. Понял? А что касается приборов, то мог быть случай, о котором ты рассказал. Да только теперь дело двинулось дальше. Теперь у тебя целая группа приборов будет, и если один забарахлит, то по другим это сразу установишь и правильное решение найдешь… знания для этого только нужны будут. Знания инженера, не меньше!

— А мне разве знаний не хватит? — пожал плечами Ефимков. — Я еще на своем коне со своими знаниями далеко уеду.

— А если коня дадут другого? — спросил Мочалов, вспомнив, что Кузьма Петрович имел обыкновение называть свой истребитель либо «конем», либо «буренушкой».

— Ты про реактивный? — весь загорелся капитан. — Эх, Сережа! Да я сплю и во сне его вижу!

— Ну, ну, — одобрительно произнес Мочалов, — это хорошо, что ты так в себе уверен. Но учиться тебя реактивная техника заставит. Сам поймешь. Может, я и прописные истины говорю, но это так. Вот тогда и на реактивном класс покажешь.

— Покажу! — подхватил Кузьма Петрович и сильной ладонью ударил себя в грудь. — Есть еще порох в пороховницах.

— В этих-то есть, — засмеялась Галина Сергеевна и, потрепав его по голове во второй раз, спросила: — А вот в этих-то как?

— Достаточно и в этих.

— Ну, а если не хватит, — вмешался Мочалов, — тогда я на правах командира эскадрильи заставлю тебя и в них подложить пороха.

— Правильно, — одобрила Галина Сергеевна, — оказывается, в вашем лице, Сергей Степанович, я надежного союзника в своей справедливой войне приобрела.

Ефимков упрямо закряхтел.

— Я вам словами Маяковского лучше отвечу. Помните: «Мы диалектику учили не по Гегелю».

— «Бряцанием боев она врывалась в стих», — подхватил Мочалов.

— Вот, вот. Именно бряцанием боев, — продолжал Ефимков. — Помнишь Канта с его теорией «вещи в себе» и непознаваемости мира?

— Чего это тебе вдруг припомнился Кант? — засмеялся Мочалов.

— А для философии: «бряцанием боев врывалась в стих», — серьезно ответил Ефимков. — В сорок пятом году мы штурмовали Кенигсберг, тебя в нашем полку тогда уже не было, выбыл по ранению. Так вот. Взяли город, и я с товарищами поехал его посмотреть. И получилось что-то вроде личного знакомства с Кантом, довелось на его могиле побывать. Бедняга всю жизнь промучился с этой «вещью в себе», твердил о непознаваемости мира, а в день взятия Кенигсберга всю его теорию неизвестный пехотинец одной фразой убил. Взял и написал на камне, рядом с могилой: «Теперь ты понял, что мир познаваем».

Мочалов посмотрел на ручные часы — перевалило за двенадцать.

— Спать хочешь, Сережа?

— Завтра подъем поздний?

— Полетов нет, но к восьми нужно быть уже в штабе. А у тебя завтра сплошные представления по начальству.

— Да-а, — протянул Мочалов, и серые глаза его по-мальчишески засверкали, — Галина Сергеевна, завтра мне предстоит уставную фразу чеканить: «Прибыл для дальнейшего прохождения службы».

— Ничего, Сергей Степанович, с вашей выправкой это несложно. Это моему Кузьме трудно рапортовать.

— Что верно, то верно, — подумав, согласился капитан, — у меня фигура не для парадов. А у тебя, Сережа, все как по маслу получится. Даже если нашему «хозяину» заставят представиться.

— Ты кого имеешь в виду? — борясь с подступающей зевотой, поинтересовался Мочалов.

— Командира соединения генерала Зернова.

Сергей быстро поднял голову, и оживление вспыхнуло в глазах: