Олесь Гончар - Таврия

— Так его, девчата, так, поддайте старику паров! — смеясь, подзуживал девушек приземистый лобастый матросик в бескозырке. — Пусть идет и постоит за свои интерес! Не дрейфь, атаман, ложись на курс, мы поддержим! — И, повернувшись к товарищу, который стоял рядом, с гармонью через плечо, матросик добавил. — Ударь, Леня, марш атаманам, чтоб с притопом пошли!

Вустя не отрываясь смотрела на матроса, которого только что назвали Леней. Какой богатырь! Стоит среди товарищей, как красавец дуб среди маленьких дубков… Как будто уже видела его где-то, как будто уже давно ждала этой улыбки, этого юношеского задумчивого взгляда, удивительно близкого ее сердцу… Может, он когда-то приснился ей?

— Ну, сыграйте же, — не сдержавшись, попросила матроса Олена Перепетая и весело, нетерпеливо повела плечом.

Леня слегка развернул свою новехонькую гармонь, и она обратилась к Вусте живым, проникновенно-чарующим голосом. Между тем Цымбал решил, что это музыка в честь него.

— Иду уже, иду, — засуетился он и, сдвинув шапку на затылок, оказал Микеичу: — Так тому и быть, Мокеич, не отстану от тебя… Куда одна нога, туда и другая.

Пошли атаманы, двинулись и матросы, наигрывая и покачиваясь, как на палубе, подбадривая сухопутных сельчан-атаманов своим морским маршем.

Вустя пристально глядела им вслед. Почему-то стало тоскливо на сердце. Удаляется морской марш… В какие моря поплывет этот Леня-гармонист, каких девчат будут обнимать эти крепкие, полные музыки руки?

Словно догадавшись, о чем думает девушка, матрос оглянулся на ходу, улыбнулся. Кому он улыбнулся? Девушки радостно переглянулись: кому?

Вустя стояла в задумчивости. Верно, никогда уже больше им не встретиться, так и разминутся навсегда в шумливой, многолюдной Каховке, но за эту прощальную улыбку она будет всегда благодарна ему. Хоть это останется с нею, хоть эта улыбка, похожая на стремительную весеннюю ласточку, которая, словно заблудившись, с разгона влетела девушке прямо в сердце…

Данько, как молодой жеребенок, вдруг стал рыть ногой песок, беспокойно озираясь вокруг с явным намерением выкинуть какую-нибудь штуку.

Пошли атаманы. Жаль было в эту минуту Даньку, что он не атаман, что его не зовут и даже будто бы не пускают туда маленьких… А как хотелось ему пойти вместе с атаманами на лесную пристань, послушать, как они там будут держать совет против нанимателей!

Однако скоро его внимание было привлечено другим. Где-то за Днепром, ниже Берислава, неожиданно рассыпался в небе праздничный фейерверк. Ганна Лавренко первая заметила его и восхищенно ахнула при виде такого дива.

— Ой, гляньте, сколько светляков в небе! Девчата, вы видите? Белые, зеленые, красные… Что оно такое?

— В Казацком бенгальские огни пускают, — спокойно объяснил Валерик, ничуть не пораженный роем разноцветных светлячков, казавшихся маленькими на расстоянии, какими-то мелкими на фоне еще светлого Днепра и непогасшего неба. — Наверное, именины у князя, а может, просто так развлекаются… У них там управляющий немец Шмидт, он все и выдумывает… Он для своих батраков даже намордники придумал.

— Как это — намордники? — повернулась к Валерику Вустя. — Намордники на людей?

— Ну да… Из парусины и таких планочек. Прилаживается по выкату шеи и завязывается крепким шнурком. Это для тех, которые работают осенью на оборе винограда, чтоб не ели дорогих сортов.

— А как же, если пить, к примеру, захочется? — поинтересовался Оникий Сердюк.

— Если пить надо, то идете к приказчику, он развязывает на время шнурок, а когда напьетесь — опять завязывает.

Ужаснулись девушки, услыхав, что кроется за панскими светляками.

— Умерла б, а не надела! — сказала Вустя возмущенно.

Спасаясь от комаров, густо звеневших над головами, принялись раскладывать костры. Вдоль берега запылали огненные купины, запахло кизяковым дымом. Развели костер и Сердюки. В их мешках нашлось даже несколько сахарных бурачков, которые они тащили от самых Криничек и собирались сейчас испечь себе на ужин.

— Интересно, какого размера те намордники? — копошась у огня, рассуждал Левонтий Сердюк. — Может, он не на всякую морду налезет?

— Это Шмидт предусмотрел, — усмехнулся Валерик. — У него их полная кладовка. И на большого и на малого, всех размеров там есть…

— Сгорели б они все! — сказала Ганна Лавренко.

— Зачем все? — возразила Вустя. — Один намордник надо бы приберечь… Такой, чтоб пришелся на самого Шмидта.

— Верно, — поддержала Вустю Олена Перепетая. — Сам придумал, сам пусть и носит!

— Как теленок! — засмеявшись, добавил Данько.

Представив себе вдруг панского управляющего в виде теленка, в наморднике, вся компания развеселилась, беззаботно зазвенел девичий смех, постепенно привлекая к костру людей из соседних партий, любителей веселого. Молоденький бакенщик, который зажег бакены и проплывал мимо, свернул в этом месте и ткнулся своей лодочкой в береговой песок.

— Можно, девчата, прикурить от вашего огня? — не выходя из лодки, промолвил бакенщик.

— А чего ж… Огня не жалко…

— Тоже бакенщик — без спичек!..

— У него фонари, верно, сами собой зажигаются.

— Конечно, сами…

Улыбаясь, парень достал из кармана спички и стал закуривать. Постепенно с шутливого разговора перешли снова на Таврию, на условия найма и жизни сезонного люда.

— К Шмидту, девчата, не становитесь, — предупреждал бакенщик, — но и к тем, что в чумарках, тоже не торопитесь… На хуторах вам будет еще хуже, чем в имениях. В экономии хоть воскресенье есть, хоть ночью не заставляют работать, а у кулаков и по ночам как в пекле. Он и сам не уснет и другому не даст. Особенно в жниво: днем в поле до седьмого пота выжмет, а наступит ночь — заставит на току при луне толочься, молотить до зари или намолоченное веять…

— Кругом живодеры, — переговаривались девушки. — Кары на них нет…

— А новички, — разохотившись, продолжал бакенщик, — как раз чаще всего и попадают в ловушки к хуторянам. Потому что при найме он ходит по Каховке как лис, человеком перед вами прикидывается. С тем пошутит, а с тем и чарку выпьет, полтавские песни споет. Ну, думают, это свой, у него будет легче… Не верьте! Потому что он такой только до тех пор, пока к себе на хутор не заманит, пока резное ярмо не наденет, а тогда уже будет прижимать хуже татарина, все ваши песни забудет!..

— Таких мы хорошо знаем, — вставила старшая Лисовская. — От резных ярем и сюда удрали.

— А у татар как? — допытывались Сердюки. — Какие у них харчи? Правда, что они сала совсем не потребляют?

— И к татарам лучше не попадать, — оттолкнувшись от берега, крикнул парень, — и в монастыри не нанимайтесь…

— Боже, — с болью воскликнула Ганна, — к кому же нам тогда наниматься? И здесь печет, и там горячо!