Олесь Гончар - Таврия

Данько даже рот раскрыл:

— А разве вы днепровскую качаете?

— А то как же!.. Днепровская, браток… От самой Каховки идет сюда по жилам под землей… Ну, готово, ребята?

Вытирая руки паклей, механик посмотрел вверх. Оттуда упал на него скупой свет, даже не похожий на солнечный.

— Павка! — скомандовал Привалов кому-то наверх. — Давай! Лу́дло — на башню!

Было в его последних словах столько радостной энергии и властности, что у Данька мороз пробежал по коже.

— Пошли! — тронул его за руку Валерик и стремительно кинулся вверх по ступенькам.

Здесь все уже пришло в движение, размеренно, мощно гремело, мелькало маховиками, высвистывало пасами, дышало на Данька непривычным машинным теплом…

Насосы работали.

— Ну и Водяной! — восторженно воскликнул оглушенный Данько, пробираясь к двери. — Один знак из-под земли, и все кругом загремело!..

Выскочили на воздух. После влажной темноты подземелья колодцы как-то особенно пышно сверкнули на ребятишек своими стеклянными коронами. Невдалеке от колодцев, в неглубокой, тоже застекленной яме копался, склонившись над трубами, русый, блестевший от пота юноша.

— Павка, — обратился к нему Валерик, — перевел?

Юноша, выпрямившись в яме, улыбнулся.

— Уже пошла… не догонишь!

— Здесь распределитель, — объяснил Валерик товарищу. — Вон та труба идет на зоопарк, та — на Внешние пруды, эта вот — к нам на башню…

— А что такое лудло?

— Это вентиль, клапан, система такая… Открыл — и уже погнало воду по трубам в парки, в пруды, уже для всей Аскании праздник!..

— Вот черт!.. Сказал — и все ожило… Всю силу в себе держит!..

Мимо сверкающих, полных света колодезных корон, между груд искристого антрацита ребята снова выбрались к стоянке арбаче к кибиткам и рыжим, выгоревшим на солнце верблюдам, которые дремали, лежа в пыли, или тоскливо высились вдоль заборов, словно живые привидения пустыни.

Возле продуктовых амбаров чабаны громко ссорились с кладовщиком, поблизости грызлись чьи-то здоровенные овчарки, но Данько, еще полный впечатлений от водокачки, ничего этого не слыхал. Остановился посреди стойбища, поморгал глазами… Потом, закинув голову, вдруг раскатисто, полной грудью выкрикнул:

— Лудло — на башню!

И застыл, радостный, возбужденный, мечтательно заглядевшись в чистую небесную синь…

Хутор Кураевый возник и разросся в степи возле нескольких землянок, в которых издавна зимовали со своими семьями чабаны. Теперь землянки были почти незаметны за кошарами, воловней и другими хозяйственными постройками. Воловщики, кузнецы, доярки — все, кто постоянно работал на хуторе, — получали место в низком с покоробленными стенами бараке, всех же прибывших на сезон не мог вместить никакой барак. Для сезонников заранее обносилась отрадой небольшая площадка, примыкавшая к кошарам, сваливалась туда арба курая или соломы — и гнездитесь…

Сюда после распределения попали криничане и кое-кто из орловских ребят (большинство орловцев, в том числе и Мокеич, были назначены еще дальше — на Джембек-сарай). Загородка и солома под открытым небом — это было все, что мог предложить сезонникам Гаркуша, приведя их в табор.

— Под открытым небом? — увидев ограду, воскликнула Ганна Лавренко так, словно всю жизнь спала в обитых бархатом спальнях.

— А что же, — засмеялся Гаркуша. — В компании да вповалку, чтоб к осени с приплодом были!

Ганна уставилась на него своими прекрасными большими глазами:

— А если дождь?

— Ха, дождь!.. Наловим рыбы — будет борщ!..

Так началась их жизнь в таборе Кураевом, который в конторских книгах значился фермой Кураевой. Аскания отсюда была чуть видна — стояла далеко в степи, как синяя туча, высунувшаяся краем из-за горизонта и застывшая на все лето в неподвижности. Фантастическим, несбывшимся сном промелькнула она перед сезонниками, со своей могучей зеленью, с крылечками и палисадниками, со светлыми прудами и журавлями-красавцами на окраине парков… Все это предназначалось кому-то другому, прежде всего той рыжей ведьме с бураковым лицом и отвислым подбородком, которая, щурясь, осматривала их из-под своей панамы. Им же, сезонным невольникам и невольницам, надлежало прожить лето в далеком полевом таборе, не защищенном ни одним деревцом, открытом всем ветрам. В одну сторону от табора тянулись поля, в другую — лежала гладкая, как море, испокон веков не паханная степь, тысячи десятин сенокосных угодий… И то и другое принадлежало Фальцфейнам. Хлеба в этом году выдались слабосильные, зато травы, успев вымахнуть на зимней влаге, накатывались теперь из степи на табор тяжелыми, пенистыми валами.

С первых дней сезонники попали на сенокос. Ежегодно у Фальцфейнов заготовляли сотни скирд сена, чтоб хватило для нужд собственных экономий, а также на продажу. Самое лучшее степное сено, сухое и зеленое, как чай; прессовалось в таборах в тюки и в таком виде отправлялось на Каховскую пристань.

Но перед этим его нужно было накосить, сгрести, сложить чьими-то руками…

…До восхода солнца поднял Гаркуша людей на сенокос. Похаживал в загородке, весело пощелкивал сезонниц по пяткам:

— Ну-ка, хватит отлеживаться! Поднимайся, которая хочет заработать к осени на чепец!

Косарям приказчик пообещал выдать вечером по чарке, если не будут лениться.

Вскоре у кладовых зазвенела батрацкая сталь: косари подбирали себе косы, пробовали бруски. Девушки разбирали вилы и грабли.

Выведя людей за табор, приказчик поставил косарей лицом в степь и торжественно снял картуз:

— Помогай бог!

У девушек пока не было работы, они разбрелись, искали цветы в траве.

— А нам же как? — крикнула приказчику Олена Перепетая, когда Прокошка-орловец первый, богатырски развернувшись, со свистом углубился в травостой. — Ждать, пока накосят?

— О, какая усердная, — усмехнувшись, повернулся к ней Гаркуша. — Видать, не ленивой матери дочка!.. Сейчас найду и вам работу, девчата… Оставьте пока свои инструменты здесь, а сами давайте за мной!

Собрав девушек, Гаркуша загадочно улыбнулся и повел их по траве дальше в степь.

— Куда вы нас ведете? — удивленно спросила Ганна Лавренко. — Вперед косарей заворачиваете. Хотите, верно, чтоб ноги нам порезали?

— Отсюда начнем, — остановился, наконец, приказчик. — Растягивайтесь, девчата, в одну линию… Будете идти перед косарями и… птицу сгонять, чтоб не порезали. Раздвигайте руками траву, смотрите, может, где гнездо… Если гнездо — сразу подавай знак косарю, чтоб обошел…

— Жаворонков пасти, — засмеялась Вустя Яресько. — Такая работа нам по душе. Может, так все лето здесь пробудем…

— А вы думали как? У нас хозяйство культурное, заповедное, не то, что там, на Джарилгаче… Есть у нас, девчата, недалеко коса Джарилгачская, птица тучами на ней садится, гнездо к гнезду… Так — верите? — едут и пудами оттуда яйца нагребают… свиньям своим на корм!