Александр Аборский - Год веселых речек

— Вот это я понимаю! — обрадовался Таган и стал чертить карандашом на синеватом листе железа разные формы отверстий. — Вот, пожалуйста. Потом я еще зайду в кузницу, а сейчас…

— Так мы правда помешали? — испугалась или притворилась испуганной Айнабат.

— Думаешь, зря тебя останавливали? Ты вечно старших не слушаешь, — укоряла девушку Джемал-эдже.

— Да пустяки, успею, — сказал Таган.

Кузнец, так за все время и не проронивший ни слова, взвалил на плечо железо и двинулся вслед за Айнабат.

Мать усилила бдительность. Отложила шерсть и примялась бродить от ворот к саду, отгоняя кур, падких на рис.

На дороге за воротами показалась статная фигура: вернулся из города Сувхан, и у Джемал отлегло от сердца. Свекор сменит ее, а то ведь ей давно пора в червоводню, там ждут. Но вот свекор, помахивая камчой, приблизился к дому, и невестка пуще прежнего забеспокоилась. Какой он караульщик! Сейчас велит подать чай в комнату, где занимается Таган, и начнет рассказывать, как ездил в город. Нет, не жди теперь покоя. Задержать бы старика, да как задержишь, когда он идет в собственный дом. И Джемал пустилась на хитрость.

Не успел свекор дойти до крыльца, как она тихим голосом сообщила печальную новость:

— Наша ослица с утра невеселая, не пьет, не ест. Уж не заболела ли?

Сувхан круто повернул в хлев. Мышастая ослица, прядая ушами, потянулась к нему. Бурый осленок тоже поднял голову. Сувхан принялся ощупывать их.

— А Таган-джан с утра сидит пишет. Ему, видно, поручили важное дело, — стоя за спиной свекра говорила невестка.

— Много ты понимаешь! — перебил ее Сувхан. — Кто ему поручит? Таган-джан сам им поручает… Видела бы ты, как он с людьми толкует.

— Строго-настрого приказал караулить, никого не пускать. А люди, как нарочно, идут и идут. Ярнепес… хоть и стыдно врать, все-таки согрешила: нет, мол, дома, вечером приходи.

— Подумаешь! Ярнепес, так уж мы должны и работу бросить. Какой же стыд? Дай-ка мне чаю.

— Сейчас. И все-таки нехорошо обманывать, а я, грешница, обманула.

— Ну нечего зря молоть; пусть твой грех будет моим грехом. Нашла пустой разговор, — проворчал Сувхан, подбрасывая ослице люцерны.

— Так уж ты карауль, никого не пускай.

— Заладила! Не понимают без нее.

Невестка вскипятила воду в тунче [5] Тунче — жестяной кувшинчик-кипятильник. , убрала рис и ушла. Сувхан поглядывал за ворота, скучал. Он не привык к одиночеству, и оно уже начинало его тяготить. Хотелось кому-нибудь рассказать, как съездил и о чем думал по дороге. А внук за стеной корпел над своими бумагами, точно читал молитву, которой не предвиделось конца. Время от времени он вставал, расхаживал по комнате и бормотал себе под нос обрывки фраз, потом останавливался у стены, машинально гладил висевшее на турьих рогах дедово ружье и снова садился за стол, набрасывая строчку за строчкой. Дело подвигалось к концу, когда на веранде раздался голос деда.

— Явился, хромой бай? Садись, попьем чайку. Я тут, один, со скуки помираю. А Таган… — Старик понизил голос, но все-таки слышно было, как он пробубнил: — Уж тебе не стану врать: дома, занимается, а я на карауле… — И опять забыл соблюсти тишину, грянул во весь голос: — Ну как там живете-ладите со своим начальством?

При такой опеке наверняка уж не напишешь ни строчки. Да и любопытно: кто же это «хромой бай»? Ну конечно, возле крыльца на кошме с дедом сидит его приятель Сапар-ага, конторский сторож. Они увлеклись, шумно заспорили. И спорят, отметил про себя инженер, о том же, что волнует его самого. И подход к проблемам у этих безграмотных стариков схож с его собственным подходом.

— Воды, ты ее вдоволь каждому дай, но опять же не прохлаждаться у воды, а перегонять ее надо в медовый сок, в чистое виноградное вино, — рассуждал практически настроенный Сапар-ага.

— Мало того, чтобы сок получать или вино, — по-своему судил Сувхан. — Мало того! Вода, она ведь без движения — болото, а за болотом — паршивая земля, мертвый солончак. Живая вода — всегда движется; а как и куда — вот ты что скажи мне! Пусть зря не петляет, бежит и сама видит, куда бежит.

Сторож кивнул и перевел разговор на другое.

— Ты мне, кажется, жевательного табаку с базара обещал привезти. Я за тем и шел сюда. Думаю, пойду спрошу насчет обещанного. Привыкнешь, так без него все не то.

— Привез, да еще какого! — отвечал Сувхан. — Покупаю у одного мужчины, выбираю по вкусу, а сам тебя вспоминаю: эх, дай бог, чтобы Сапару тоже понравился. А дома, заметь, табак я никогда не держу в сухом месте. Вон где держу, там прохладно и сыровато. Погоди-ка!

Сувхан подтянул бязевые штаны и отправился за табаком в кладовую, а внук, глядя на него из комнаты, все повторял про себя: «Пусть бежит и сама видит, куда бежит». Неплохо мыслит старичье.

В Туркмении города видны издалека. Чуть не с полпути в утренней дымке показались чинары, водонапорная башня возле станция, хлопкоочистительный завод: бунты хлопка, накрытые брезентом, длинный забор. Таган был неразговорчив всю дорогу, мысленно готовился к визиту в райком и недоумевал: для чего Чарыяр увязался за ним. Верно, ему тоже звонили.

— Как бы не опоздать. В восемь, сказал Назаров? Нажимай-ка, парень, — торопил Чарыяр шофера, который и без того гнал вовсю.

Случилось хуже, чем ожидал Чарыяр. Вышли из машины, и Таган, взяв под мышку свою нарядную папку, взбежал на крыльцо, а он замешкался. Подтягивал пояс, одергивал гимнастерку, камчу прятал в глубь голенища — и лишь после всех этих приготовлений проследовал к Назарову. Толкнулся в дверь — заперта. Постучал робко, склонил ухо.

— Не стучите, — послышался за спиной голос секретарши, которая вошла в приемную с бумагами и села за машинку. — Никого не велел пускать. Он принял инженера.

— Мы вместе, по одному делу. — заволновался Чарыяр.

— Ждите, позовут.

— А забудут, так мне в приемной и торчать?

— Ладно. Понесу бумаги и доложу. Как у вас с севом?

— Как всегда. — Этого еще не хватало: отчитываться перед райкомовскими девчонками. Чарыяр без приглашения сел на стул.

— Плохо? Вы отстаете? — встревожилась секретарша и даже перестала печатать.

— Кончаем, говорю. Дохнуть некогда, а тут вот сиди жди. Неужто забыли?..

Нет, о нем не забыли. Уже зная о его приезде, Назаров велел запереть дверь.

Для приличия он осведомился о родичах Тагана: все ли у них там в порядке?

— Жалоб, надеюсь, не будет? Как приятно с такими посетителями! Не надо жалоб. Да, да, будь на то моя власть, я все и всякие жалобы под сукно клал бы. Только б требования людей выполнял. — Назаров сел за узенький столик, ближе к инженеру, и они продолжили диалог, начатый на джаре. Теперь Таган уловил в этом седом человеке новую черточку: подкупающе вежливо, незаметно и с дальним заходом умел он наталкивать собеседника на любой важный для него вопрос и терпеливо добиваться исчерпывающего ответа.