Александр Аборский - Год веселых речек

Арсений Ильич положил трубку, благожелательно выслушал просьбу, записал номера пропавших вагонов.

— Вы из местной Сельхозтехники? — осведомился он.

— Нет. Я инженер-гидротехник, работаю в Ашхабаде, а здесь в командировке, — полностью отрекомендовался Мурадов.

С любопытством и живо оглядывая посетителя, Завьялов мог бы заключить, что они, вероятно, ровесники и здесь на одинаковых правах. Но, подумав так за своего соперника, Таган тотчас же безрадостно отметил про себя, что далеко не во всем их права одинаковы. На этот психологический экскурс ушли какие-то секунды, причем Завьялов, естественно, не мог и помыслить о столь сложных переживаниях посетителя; вдруг завел разговор на неслужебную тему.

— Можно вас порасспросить? Скажу сразу: не удивляйтесь, я невежда в ваших делах. Мотаюсь по станциям месяцами, а в здешних кишлаках не бывал. Так вот, я хочу знать, действительно ли такое уж золотое дно ваш Каракумский канал, как о нем звонят. Сколько хлопот с него! Целые составы грузов — сюда, бесконечные заявки в управление дороги — отсюда…

Таган отвечал без всякого воодушевления, но даже с чрезмерной профессиональной добросовестностью, предполагавшей слушателя слишком уж непосвященного, каким и выказал себя Завьялов. Тому нравилась диковатая отчужденность туркмена, и особенно — отчетливый профессионализм его суждений. Учтиво поблагодарив посетителя, он заверил, что теперь куда больше понимает, почему им нужны машины. И обнадежил: машины они скоро получат…

Не прощаясь, выразил желание проводить немного, но замешкался с бумагами на столе. Раздался звонок. Завьялов сделал знак — подождать. Звонили из локомотивной службы. Спрашивали, когда Завьялов освободится. И тут впервые Арсений Ильич процедил начальственное «через полчаса» и небрежно, с размаха швырнул на рычажки трубку, догнал у дверей Тагана и пригласил его позавтракать за компанию. Вот чего еще не хватало!

— Так как, инженер, составите?.. Можно на вокзал, можно в город, тоже близко.

— Очень сожалею, товарищ Завьялов, — насильно улыбаясь и с непонятным для собеседника напряжением выдавил из себя Таган. — Брат ожидает. Я уже давненько здесь в командировке, а с братом никак не встречусь.

— Гм… незадача.

— Если не возражаете, — вырвалось у Тагана, — составлю вам компанию до вокзала. Мне по пути.

— Добро. — Железнодорожник как-то пристально стал разглядывать его, а затем простецки спросил: — Где это вы такую рубашонку отхватили? Материалец, знаете… и сделано — заглядение!

— Нравится? Из Ленинграда привез дружок, гидрогеолог. — Таган сам придирчиво осмотрел грудь и рукава, точно искал изъяна в покрое или шитье. Ведь это он нарочно утром и одевался «с шиком», и тщательно брился, всяческий лоск наводил. Собирался на свиданье с Завьяловым. Рубашка цвета хаки, с карманами, и впрямь ока была недурна. Ее заметили, но легче от этого не стало. Слава богу, хоть ничего не подозревает общительный русский парень.

Затем оба шагают вдоль железнодорожного полотна, по улице, мощенной булыжником. Слева — дома, вывески служб, подчиненных русскому парню, а справа, на путях, связки вагонов и цистерн. В отдалении за путями просматривается городской пустырь, а еще дальше — степь, на пятисот километров, до самой Хивы. Туда, на степной простор, глядит Таган, шагает споро и покусывает губы.

Идут. Со стороны поглядеть — молодцы молодцами. Любопытный русак, как в кабинете, продолжает выспрашивать о разном. На вокзальной площади он опять жалеет об отказе туркмена позавтракать вместе, сверяет свой часы с большими, над головой, и начинает совсем уж по-свойски рассуждать и делиться мыслями с Мурадовым.

— Ого! Знаете, а мне можно и так: перекусить скоренько, послать в гостиницу за чемоданом, а самому добить все там, по локомотивной, да с первым попутным и отчаливать. Чарджоу, Бухара, Самарканд!..

— Когда попутный? — спросил Таган и тотчас же выбранил себя за неуместный вопрос.

— Дневной здесь — позвольте, позвольте! — да, через час с четвертью. Получится как по нотам. Решено — Завьялов крепко стиснул челюсти, насупился, но лишь на мгновение, и тут же встряхнулся, даже лихо провел ладонью сверху вниз по форменном пуговицам кителя. Странно как этот парень держится: ни малейшей торопливости. Таган сообразил, что через час, верно, к попутному явится Ольга, и от догадки потемнело в глазах. Завьялов же снова, и на сей раз уже, как показалось Мурадову, тоном некоего превосходства, заметил:

— Ах дружище Мурадов! Право же, вы так некстати оставляете меня в одиночестве. Подумаешь, мировые проблемы там у вас…

— Вот именно мировые, Арсений Ильич! — запальчиво и меняясь в лице, подхватил Мурадов и врасплох повеличал Завьялова. Это не только нарушало такт, но и смахивало на вызов. Интимность завьяловской речи, покровительственный тон бесили Тагана, и он поддался чувству. Однако, занятый собой, Завьялов не заметил, что новый знакомый называет его по имени-отчеству. Он все же не упускал нити разговора и у самого ресторана спросил:

— Как же, простите за назойливость, как они выглядят, ваши мировые проблемы?

— Это слишком серьезно. Для взрослых людей, как мы с вами, было бы легкомысленно так вот, в дверях ресторана, жонглировать сложными понятиями. — Мурадов разбойно сверкнул глазами и почувствовал прилив уверенности. — Мы с вами не успеем даже шашлык порядочный съесть, а влезать в такие дебри… — Он показал на висячие часы, затем, отдернув рукав модной рубахи, взглянул на свои. А Завьялов шагнул к нему, тронул за плечо.

— Болтаем как пьяные. То ли мы оба пресмешные чудаки, то ли обстоятельства… мои. — Последние слова нечаянно вырвались и не предназначались собеседнику, но тот словно ждал их и сразу откликнулся.

— Обстоятельства, правильно… обстоятельства! А насчет проблем — давайте все-таки шутя и закончим, — добавил он, — у нас нет ни времени, ни причины затевать дискуссии.

— Стоп, стоп! Как же — шутя? Прошу прощенья…

— Ну слушайте: допустим, я заклинатель рек, родников и колодцев. Я природе хочу диктовать законы: в одну руку беру дожди, в другую — реки, родники…

— Да ну вас совсем! — развеселился и часто заморгал Завьялов. — Будь я проклят, по стопке коньяку, Мурадов! — предложил он решительно.

— Не могу, — наотрез отказался Таган и подал Завьялову руку. Тот молодецки хлопнул ладонью по ладони, и каждый остался со своими обстоятельствами.

Безобидная внешне, встреча оказалась нелегкой для Тагана и не сняла напряжения. С не меньшей, чем до встречи, сумятицей в душе он и отправился к брату.

Потряхивая чубом на ходу, Таган в мыслях стал завидовать тем, у кого молодость давно миновала. Вот кому благодать. Старичье наверняка сохраняет смутные, притом лишь светлые образы собственной молодости. А он… он сейчас мог бы заорать во всю глотку: нет, почтеннейшие, вы забывчивы, и вы обмануты отдаленностью! Невдомек вам, как человека может с утра до ночи преследовать собственная молодость.