Александр Аборский - Год веселых речек

Мужество возвращалось к нему. Статья, прочитанная до конца, вызывала удивление: он, Каратаев, занял в ней ничтожное место. Сетования на плохую работу водхоза естественно вытекают из разговора о том, как разумнее использовать обильную воду. Отмечался факт отставания, и только. Над ним не глумились, Таган не выпячивал своих познаний, а план действий развернул с профессиональным размахом. Писал Таган о творческом горении, о чем думал Каратаев вчера, там, в экспедиции.

Лихо поворачиваетесь, ребята, мысленно отвечал он своим критикам, объединив с Мурадовым секретаря райкома. Но не забывайте: Каратаев не хуже вас знает поля и арыки по всему оазису. Лысый, рыхлый Каратаев и народ знает не хуже вас, имейте в виду. Все же самым обидным, как теперь уяснил он для себя, были слова Назарова «народ-то обойдется».

Невдалеке показались корявые дуплистые ветлы, под ними кибитка, крытая черным войлоком. В стороне огород Сары; возле кибитки коза с козленком щиплют траву.

Въехали в тень ветлы, остановились. Каратаев сунулся к двери, в нос ударило запахом рыбы, бараньего сала и лука. На решетчатых стенках кибитки висели набитые скарбом широченные ковровые мешки. Возле потухшего очага стоял чугунный котел с ковурмой; рядом, на кошме, ворохом лежала немытая редиска и в ведре билась рыба. Ни Сары, ни больной старухи его не было.

— На огороде, должно быть, — предположил Ашир, пробуя ногой скаты машины. — Где же еще…

Между деревьями блестела заводь головного канала, разделявшегося здесь на три рукава, почему и называлось урочище Уч-Тараз — «тройной водосток». Все вокруг дремало в тишине, лишь где-то на том берегу тонко посвистывал чибис.

Каратаева беспокоила плотина. У нижнего ее края он оглядел запань с дощатым настилом и крякнул с досады. Ах, старая торба! Запань затянуло илом. Ржавый щит подтекал, под мокрым илом доски сгнили. Кирпичи в боковых кладках вывалились, и во всем чувствовалось заброшенность. Каратаев торопливо разделся и в одних трусах спустился на скользкие доски. Ступни его сразу же по самую щиколотку увязли в густой теплой жиже. Он взял корягу и с энергией человека, доведенного до бешенства, стал расчищать настил под щитом.

Тем временем Сары усердно трудился в огороде. Жена держала мешок, а он совал в него охапки редиски, которую намеревался ночью отвезти на осле в город. Рядом торчали три мешка, уже набитые доверху. Сары радовался: господь послал ему отменный урожай, — и наслаждался подсчетом будущих барышей.

— Скоро праздник, глупая. Такая редиска завтра не меньше как по десять копеек за пучок пойдет. В драку полезут.

Жена не отвечала, к тому же она еле держалась на распухших ногах.

— А вязать будешь в пучки, — наставлял ее Сары, набивая мешок, — мешай крупную с мелкой: пяток крупной, пяток помельче. Не порть мне дело, не устраивай две цены. Одну мелочь-то кто возьмет по десять копеек? А так вся и уплывет.

— Ай, по десять да по десять, других слов нет! — уныло скрипела старуха, которой и без разбора, попросту перевязать в пучки четыре мешка редиски было невмоготу.

— Вот глупая, ты покажи мед, а мухи найдутся. — Сары бодро вскинул на спину тугой мешок, и, согнувшись, зашагал к дому.

Взошел на плотину, услышал — внизу кто-то стучит по щиту — и подумал, что купаются колхозные ребятишки. Хотел было шугануть их, а это лысый голый Каратаев возится там. Сары весь сжался, как побитый пес, и на цыпочках, незаметно шмыгнул к кибитке. Вот принесла нелегкая! До начальства ли сейчас! И там грязища такая. Ругаться будет. Ну да есть чем задобрить.

На ходу поздоровавшись с Аширом, Сары юркнул за войлок, бросил мешок, вытащил из чувала старую потемневшую книгу, сунул за пазуху и побежал к плотине.

«Эге. У старого козла есть еще прыть! — усмехнулся Ашир, наблюдая, как старик проворно перебирает тощими ногами. — А все-таки от беготни козел джейраном не станет».

Пока он бегал, начальник водхоза уже вылез, из грязи и теперь стоял под высокой ветлой у берега и мыл ноги.

— Добро пожаловать, Акмурад! Как здоровье? — сладчайшим голосом приветствовал его Сары, протягивая обе руки. Начальник свирепо взглянул на него, и, не отвечая на приветствие, спросил:

— Ты чем тут занимаешься? Посмотри, какая мерзость! Доски недавно перестилали, а ты успел их сгноить. Щит подтекает. Ведь тебя же гнать, гнать надо отсюда.

Сары опустил руки, склонил голову и застыл в позе человека несчастного, покорного своей несправедливо жестокой судьбе, а сам думал: «Кричи, кричи себе. Накричишься вдоволь — я тебя подсеку».

— Ведь это же позор! — гремел начальник. — Народ бережет каждую каплю воды, а у нас щиты подтекают! Хлынет паводок, разворотит сооружение и смоет к чертовой матери и тебя и меня. Обоих — под суд…

Сары был неглуп и отлично знал: в такую минуту перечить горячему человеку — все равно что подкладывать саксаул в костер. А переждать — сам утихнет, да еще и застыдится своей горячности, спокойно сядет есть уху и ковурму с редиской. И только когда Каратаев умолк, отвернулся и стал одеваться, Сары сказал, как бы с полным раскаянием:

— А ты прости, прости уж глупого старика. Если правду хочешь знать, приболел я малость, вот илу-то и накопилось. Ничего страшного: лопата у нас всегда под рукой. Сейчас!.. — Сары сунулся в кусты, вытащил лопату, мигом спустился к воде и стал счищать грязь с настила.

Не глядя на него, Каратаев оделся и побрел к кибитке. Он был подавлен неприятностями, клял себя: сам распустился — и все ползет по швам!

Сары там, внизу, наспех поскреб настил, вылез и кинулся вслед за начальником. Догнал у самой кибитки.

— Ну вот, все в порядке. А я достал тебе обещанное. Мое слово свято. Посмотри-ка. — Он извлек из-за пазухи рукописную книгу и раскрыл ее. — Полюбуйся, как люди писали! Что ни буква, то красавица. Так весь день и глядел бы на эти узоры.

Пожелтевшая страница с изящной заставкой и заглавием «Гер-оглы», искусно выведенным киноварью, а под заглавием мелкая вязь текста. Каратаев взял книгу, и его охватила та радость, которую знают только коллекционеры, когда слепой случай сует им в руки то, о чем и не мечталось. Книга переносила в иной мир, и Акмурад на минуту забыл все свои горести.

— А уж как я ее добывал! — говорил Сары. — Видишь ли, один куня-ургенчский мулла, вот как ты — знаток, еще в давние времена отдал за нее трех верблюдов да осла в придачу. И берег, никому не показывал. Верблюдов-то отдал, сам в бедность впал. Хотел перепродать книгу одному богачу из Мары за такие деньги, чтобы можно было верблюдов купить. Договорился с ним: «Приезжай такого-то числа, привози деньги», — а сам взял да и помер. Жена похоронила бедняка, сидит разбирает его вещи, а тут подвернулся приезжий человек из Ташауза, увидел книгу: «Что за штука?» — «Не знаю, — говорит вдова. — Должно быть, коран, по какому он в мечети читал». А приезжий, пройдоха, смекнул, в чем дело, «Продай», — говорит. А женщина ему: «Ну купи». Он дал ей полтинник и уехал. А наутро приезжает из Мары тот самый богач, которому покойный книгу запродал, спрашивает: «Где мулла?» — «Да помер он». — «А где книга его? Вот я деньги привез». И высыпал на ковер много денег. Вдова-то схватилась за голову, завыла с досады и потом, говорят, рассудка лишилась.