Иван Курчавов - Шипка

Сулейман дальше не пошел: вероятно, у него не было в планах развивать успех, а тактической удачи он уже добился. Александра Александровича чрезвычайно огорчало, что за небольшой городок Елена заплачено жизнями больше двух тысяч человек. Но жители Елены сумели выбраться из города, так что турки нашли пустой, словно вымерший, город и им не на ком было выместить свою злобу.

Чуть позже пришла большая радость: Осман-паша сдался со всем своим войском. Пушкин первым принес эту весть гусарам, и они, словно он был победителем в Плевне, подхватили его на руки и начали качать. В тот день и пели, и плясали, и пили вино, которым щедро угощали обрадованные болгары.

Успех пришел и по соседству с Еленой: тридцатого ноября Сулейман-паша предпринял новое наступление на Мечку — Трастеник и был нещадно бит. Потеряв три тысячи своего отборного войска, он позорно бежал на исходные рубежи.

Наступление Сулейман-наши в конечном счете не принесло ему успеха. Туркам пришлось убираться восвояси.

Пушкин преследовал противника во главе своего полка. Гусары рвались в бой, и их часто приходилось сдерживать. Александр Александрович не хотел лишних потерь и избегал ненужного риска. Да и места здесь не везде пригодны, чтобы атаковать в конном строю. По тропинке он взобрался на высотку и мог видеть перед собой на многие версты — прямо, вправо, влево. Правее двигались драгуны полковника Лермонтова. Ночью прошел сильный дождь, дорога превратилась в липкое месиво, и лошади с трудом переставляли ноги. Стрелки тоже едва вытаскивали ноги из густой и тягучей глины — и турки недалеко, а вот попробуй догнать их! Левее уходил отряд башибузуков, их бы Пушкин узнал в любом месте: строя не признают, лошадей по масти не подбирают, одеты кто во что горазд, найдешь на них и русские мундиры всех родов войск: стрелков, драгун, казаков, улан, гусар, — раздели мертвых и напялили на себя; на рядовом разбойнике мог оказаться мундир русского полковника — лишь бы подходил по росту, а не подойдет по росту, башибузук подвернет рукава и будет щеголять так — дикое племя, позор для турецкой армии!

Но что это? Александр Александрович заметил среди конных башибузуков каких-то пеших людей. Взял бинокль, разглядел получше. Это были болгарки. Мужчин башибузуки брать с собой не любят.

— Гусары! — крикнул Пушкин так, чтобы его услышало как можно больше подчиненных. — Там, — он показал рукой влево, — башибузуки угоняют болгарских девоек. Мы должны вырвать их из рук разбойников.

Выхватив шашку, Пушкин резко рванул поводья и приподнялся на стременах. Конь, почуяв командирские шпоры, затанцевал и перешел на рысь. К счастью, пригорок был сухой и неглинистый, а небольшие камни можно было обойти или осторожно переступить. Под горой — ложбинка с потемневшей, неубранной травой.

— Руби насильников! — призвал Пушкин. — Вперед, братцы!

Конь нес его уже вскачь. Башибузуки попытались принять какой-то строй и даже изготовились для боя. Пущенные ими пули просвистели над головой полковника. По пути встретилась глубокая канава — лошадь перемахнула ее с ходу. Александр Александрович уже мог различить предводителя шайки с огромным турецким орденом на груди и золочеными ножнами для ятагана. К нему он и устремился. Башибузук ринулся ему навстречу. Пушкину повезло: его шашка на какую-то долю секунды опустилась раньше на голову предводителя, и тот пополз с лошади. Гусары врезались в толпу башибузуков и рубили С яростной жестокостью, не обращая внимания на поднятые для пощады руки. Только нескольким удалось бежать, но пятерых из них настигли меткие пули гусар.

Молодые женщины плакали от радости и благодарили, а одна бросилась на колени перед командиром и залилась слезами.

— Не надо, девойка! — строго сказал Пушкин.

Боясь быть непонятым, он проворно соскочил с лошади, поднял с земли плачущую девушку, прижал к груди, погладил ее темные волосы.

— Время унижения кончилось, турки никогда не вернутся в ваше село, в Болгарию, — медленно проговорил он. — Живите счастливо и помните, что мы всегда с вами!

Быстро вскочил в седло, помахал болгаркам рукой и поскакал в сторону неширокой полевой дороги.

Командир 13-го гусарского Нарвского его императорского высочества великого князя Константина Николаевича полка полковник Пушкин и командир 13-го драгунского военного ордена полка полковник Лермонтов встретились в Елене на другой день после изгнания турок. У Лермонтова небольшая, щегольски постриженная бородка и красиво посаженные усы, у Пушкина борода пошире, с темными вьющимися волосами, мундир у него расшит шнурками, погоны помяты и едва держатся на плечах. Лермонтов успел сменить свой коричневый мундир, он словно вернулся от хорошего портного и теперь собирается на смотр: все отглажено до последней складки, не найдешь ни пылинки, ни пятнышка. Старается держаться браво и весело, но глубоко запавшие, потускневшие глаза выдают: видно, не одну ночь провел он без сна и изгнание турок стоило ему здоровья и нервов.

— Садись, брат Пушкин! — приглашает он Александра Александровича к столу, который едва держится на трех ножках. Вообще этот болгарский дом в Елене производит жалкое впечатление: сразу можно понять, что побывали в нем недобрые люди; что можно украсть — украли, что можно побить и поломать — побили и поломали. Мало-мальски ценных вещей нет, их унесли; стулья и скамейки вдоль стен поломаны, икона, лампада, зеркало и посуда разбиты, выбиты и маленькие оконца. В доме холодно, грязно и неуютно.

— В этом доме я был дня за три до нашего отступления, — сказал Пушкин, — Как же принимали тогда болгары! Они верили, что этот доблестный гусар, то есть я, сумеет за них постоять и спасет их от турок!

— От турок-то мы их спасли, — ответил Лермонтов, — и это наш главный успех в бою. Больше гордиться нечем. Потеряно больше двух тысяч, город лежит в развалинах, позиции пришлось оставлять.

— Позиции мы вернули, — заметил Пушкин.

— А мы их могли и не отдавать! — продолжил прежнюю мысль Лермонтов. — Думаю, наши начальники были беспечны сверх меры. Когда я донес командиру одиннадцатого корпуса барону Дел… Дел… Извини, никак не научусь произносить эту фамилию!

— Деллинсгаузен, — подсказал Пушкин.

— У тебя это получается лучше. Я донес, что турки вот-вот обрушатся на нас. И что же ответил барон? На моем донесении он наложил резолюцию: «Вы таких страстей наговорите, что ночью приключится кошмар». Вот так-то, друг Пушкин! А если бы нашего достопочтенного барона действительно посетили ночные кошмары и не дали бы ему спокойно почивать на прихваченных из столицы перинах? Может, его превосходительство соизволил бы тогда послать к нам на помощь не один измотанный в боях Севский полк, а хотя бы дивизию!