Кирилл Усанин - Разбуди меня рано [Рассказы, повесть]

— Я должен, Семен Егорыч, должен. — И, сгорбившись, направился к своему подъезду.

Когда за ним закрылась дверь, Семен глубоко вздохнул и побрел к своему дому, до которого было еще метров пятьдесят, не больше.

С самого утра Николаю Андреевичу не повезло. Все началось с того, что он проспал. Такое с ним случалось редко, и почему такое произошло, он никак понять не мог. Настроение вчера было хорошее, — получил телеграмму от жены, она возвращалась из месячной командировки, куда ее направляли по заданию редакции. Он раз десять, если не больше, прочитал коротенький — в пять слов — текст телеграммы. Перед тем, как лечь в постель, положил телеграмму на ночной столик и, уже засыпая, улыбался чему-то хорошему, что должно было произойти с ним на следующий день.

И вот этот день начался с того, что он проспал. Он не должен был просыпать. Часы показывали ровно половину девятого. Значит, нужно спешить, все делать на скорую руку, а потом, выскочив из дому, бежать до автобусной остановки. Делать все впопыхах, наспех — это занятие уже не для него. Еще десять лет назад такая мелочь его бы ничуть не тронула, показалась бы даже естественной, да оно так и было, если вспомнить, но сейчас, когда ему сорок три года, когда он доцент педагогического института, все это уже раздражает, вызывает массу неприятностей. Но что делать? Не станет же он опаздывать в институт, где его ждут студенты.

И когда Николай Андреевич, запыхавшийся и раскрасневшийся от бега, втиснулся в переполненный автобус, он вспомнил, что забыл взять со стола телеграмму. Он почувствовал вдруг такую обиду, что ему хотелось тут же, пока не ушел автобус, выйти из него. Но, прижатый со всех сторон, он не мог даже пошевельнуть руками. К тому же сзади напирала толстая женщина в круглых очках, больно давила в бок чем-то тяжелым и тупым. Он взглянул на эту женщину, чтоб сказать ей об этом, но ничего не сказал, так как та, скривив губы, презрительно посмотрела на него. Николай Андреевич поморщился и сделал неудавшуюся попытку пробиться в угол между сиденьем и проходом. Женщина проворчала противным, непроспавшимся голосом:

— Гражданин, нельзя ли поосторожнее? Вы не у себя дома.

— А если и так? — съязвил Николай Андреевич и, уже совершенно непонятно почему, добавил: — А вы у себя дома?

— Нахал! — воскликнула женщина. — Галстук нацепил! Интеллигента корчит! Знаем мы таких, видывали!

Николай Андреевич не сдержался. Дальше он повел себя как мальчишка, которого нарочно подзадорили. Он сказал женщине что-то такое, от чего все лицо ее перекосилось и она еще сильнее закричала:

— А ты спал со мной!.. Да, спал!..

Когда Николай Андреевич выскочил из автобуса, он еще долго, минут десять, пока шел до института, ругался про себя и обзывал свою обидчицу самыми скверными словами.

— Что с вами, Николай Андреевич? — участливо спросила его секретарь учебной части.

— А что? — сказал Николай Андреевич, останавливаясь.

— На вас лица нет. Вы не заболели?

— А-а… — отмахнулся Николай Андреевич и, захватив журнал, отправился в аудиторию. И уже там, в аудитории, стоя перед кафедрой, он подумал, что зря обидел секретаря, и ему стало еще хуже.

Он читал лекцию, но то, что читал, ему не нравилось, и хотелось, чтоб скорее прозвенел звонок, чтоб он мог уединиться и поразмыслить о том, что все-таки случилось с ним.

Неужели его настроение испортилось оттого, что он проспал? Или оттого, что поскандалил с женщиной в круглых очках? Но даже если и так — Николай Андреевич допускал и это, — то уже пора успокоиться и лучше думать о том, как он сегодня вечером встретит жену и дома, оставшись с ней наедине, станет с улыбкой говорить, как он проспал, как скверно ругался с женщиной в автобусе. Но настроение не улучшалось, напротив, ему было скверно, и он ненавидел себя таким, каким он был сейчас.

Прозвенел звонок. Его обступили студенты, о чем-то спрашивали, и он что-то им говорил, а сам думал, что надо пройти в учебную часть и извиниться перед девушкой-секретарем. Но не успел — звонок вернул его к кафедре, и он снова продолжал читать то, что ему не нравилось, хотя читал то, что было частью его большой настоящей книги, которой он отдал половину жизни. Студенты это знали и слушали его внимательно, почти дословно записывали каждое слово, но Николай Андреевич готов был закричать:

«Что вы записываете? Что? — а затем, усмехаясь, сказать: — Вы обманываетесь, да, обманываетесь. Это — скверно и гадко. Разве не видно?»

Он едва дочитал лекцию до конца и поспешил в учебную часть, чтоб извиниться перед секретарем, а потом куда-нибудь надолго уединиться, — может быть, в читальный зал, где в это время никого не должно быть.

Ни того, ни другого сделать не пришлось. В коридоре к нему подошла секретарша ректора:

— Вас просит к себе Владимир Павлович.

«Зачем? — думал Николай Андреевич, уже заранее сердясь. — Хотя бы сегодня оставили меня в покое. Покажу телеграмму — и баста». И он вспомнил, что телеграмму забыл дома.

— Вы нам очень нужны, Николай Андреевич, — сказал Владимир Павлович, приглашая Николая Андреевича занять свободное место. Когда Николай Андреевич сел, ректор проговорил, обращаясь ко всем остальным преподавателям, свободным от занятий: — Итак, товарищи, назрела необходимость поговорить в срочном порядке о дисциплине наших студентов…

«Почему сегодня?» — чуть ли не вслух подумал Николай Андреевич, хотя понимал, что нельзя ему вести себя таким образом дальше.

— Студенты учиняют драку в общежитии, и Одарченко, например, мне пришлось в срочном порядке сделать выговор. А отчего произошла драка? — Ректор повернулся в сторону Николая Андреевича: — Из-за вас, Николай Андреевич.

— Что? — отозвался Николай Андреевич.

— Да, из-за вас, Николай Андреевич, вернее, из-за вашей лекции о Грибоедове. Вы там что-то противоречивое говорили о Грибоедове, и один студент не согласился с вашей формулировкой, и ему попало от своего же сокурсника. — Владимир Павлович терпеливо переждал прокатившийся по кабинету шумок, договорил: — Одарченко заступился за вас, Николай Андреевич…

В другой раз Николай Андреевич оживился бы, заспорил, но сейчас лениво кивнул головой и что-то неопределенное буркнул. А ректор продолжал:

— Подобные происшествия имеют место и на других курсах…

Ректор говорил, а Николай Андреевич, втиснувшись в кресло и сцепив на коленях пальцы рук, разглядывал узоры на ковре, рассеянно слушал Владимира Павловича.

Владимир Павлович любил убеждать, а так как ему казалось, что одного часа недостаточно для того, чтоб выложить все свои сокровенные мысли, он каждый раз затягивал любое совещание на полтора-два часа. Преподаватели никак не могли к этому привыкнуть и на совещания приходили с большой неохотой.