Кирилл Усанин - Разбуди меня рано [Рассказы, повесть]

— Это хорошо, — только и сказал я ему.

Уходил я от него уже поздно, с высокого крыльца его дома хорошо была видна тонкая цепочка огней над терриконом, яркая звезда на копре. Было морозно, и после квартирного уютного тепла дышалось легко, и хотелось говорить какие-то добрые, ласковые слова. Но мы молча постояли, крепко пожали друг другу руки, и только перед тем, как мне уйти, Михаил неожиданно сказал:

— Знаешь, Коля, мне эта встреча напомнила ту, прежнюю. Ты вот так же пришел ко мне и все выпытывал, как и что. И мне неудобно было говорить тебе, хвастать, а ты, я видел, был чем-то недоволен, все пытался разговорить меня. А потом через какое-то время ты мне книжку свою подарил. Я прочитал ее и о себе нашел всего несколько строк. И знаешь, Коля, я так и остался в недоумении: зачем тебе тогда понадобилось так долго и нудно расспрашивать меня, если в книжке твоей нашлось всего несколько слов? Я частенько подумывал над этим. И совсем недавно мне стало ясно, почему.

— Почему же? — заинтересовался я.

— А зачем тебе говорить, ты и так понимаешь.

— Но все-таки любопытно.

— Вот видишь, сразу и любопытно. Вот так и я стал к людям подходить, к ребятам своим. И легче, когда все знаешь. А ведь бригадир, как я понимаю, прежде всего брата своего, шахтера, должен хорошо знать. Даже больше, чем кто-либо другой. Да и чего же я тебе это все толкую, ты лучше меня знаешь… Ну, прощай, а будет время — забегай.

И хотелось еще зайти и поговорить просто так, по душам, но не пришлось, а когда придется, не знаю. Но верю, что встречу еще не раз Михаила Ерыкалина и каждый раз буду уходить от него радостный и счастливый.

А в это утро я еще не знал, какой будет наша встреча у него дома, а пока пролетели короткие, как мгновения, минуты, и он ушел, оставив меня у дверей раскомандировки, и я уже чувствовал себя таким же прежним, как раньше, и даже успел подумать о том, что юность никогда не уходит, она возвращается хотя бы ненадолго, освещает каким-то грустно-ласковым светом твой пройденный путь, а потом отходит назад и манит, манит к себе…

Знакомых все больше и больше, и вопросы задаются одни и те же, и отвечаешь будто одно и то же, но в душе каждый взгляд, каждое слово находят свое особое место. Все делают вид, что очень удивлены, но я понимаю: это не так, совсем не так, им тоже радостно, что вот пришел свой парень на свою шахту, в свою бригаду.

От раскомандировки до раскомандировки — каких-то несколько метров, а прошли целые минуты, пока достиг своей, знакомой, привычной. Последняя дверь по коридору налево, маленькая комната, похожая на все остальные, такой же стол, такие же стулья и, наверно, такие же плакаты на стенах… И все же с волнением переступил порог, и перехлестнуло горло, и ладони вспотели, и хотелось присесть на свободное место и передохнуть, оглядеться, но где там — снова вопросы, рукопожатия, крепкие шахтерские слова.

Наконец успокоился, осмотрелся, вслушался в разговоры, всмотрелся в лица. Вот и Николай Червоткин, балагур и шутник, вот и Михаил Ганин, все такой же серьезный и хмурый, вот и Сергей Заболотнев, как всегда, спокойный и тихий. Есть и такие, которых я не помню, но, вероятно, уже встречал. И сомнения нет — это и есть бригада Василия Бородина, моя бригада. Прав Михаил Ерыкалин, подумал я, много воды утекло. Одни ушли, пришли другие, и все же бригадир все тот же: Василий Бородин. А значит, есть бригада — сильная и надежная. В этом я уже нисколько не сомневался, да и спрашивать не стоит, здесь все на виду: и переходящее Красное знамя, и вымпелы, и на стене ряд почетных грамот.

Я ждал бригадира, я ждал его, учителя и друга. Он должен вот-вот войти, с минуты на минуту, вышел куда-то, дела, заботы, на месте не посидит, привычно думал я, готовясь к встрече, к которой я стремился еще там, в шумной и хлопотливой Москве, где суета сует поглощала меня, но в очень редкие, тихие часы я вспоминал, конечно, и о нем и уже не возвращался к мысли о том, что ушел от него, как полагал одно время, навсегда.

А время шло, уже пора переодеваться, уже некоторые выходили из раскомандировки, а он еще не появлялся, и я не выдержал, спросил тихонько:

— А где же Бородин?

— Егорыч-то? А он в лаве.

Облегченно вздохнул, и совсем успокоился, и даже чуть-чуть обрадовался тому, что встреча наша произойдет там, под землей. Как впервые, двенадцать лет назад.

Тогда он еще не был бригадиром. Он был, как все, горнорабочим очистного забоя, или, как он любил всегда говорить, навалоотбойщиком.

— Я и умру навалоотбойщиком. Слово-то какое, самое подходящее для шахтера — тяжелое, емкое, как сама работа.

Мне тогда еще восемнадцати не было, и навряд ли меня приняли бы на работу раньше срока, если бы не похлопотала моя старшая сестра Марина. Но в лаву я попал не сразу, еще целый месяц ходил со взрывником, помогал ему, чем мог: подносил глину, аммонит, стоял на выходе из лавы, чтоб какой-нибудь зевака не проскочил в опасную зону. Днем работал, а вечером бегал на курсы машинистов шахтных машин, постигал нехитрую подземную технику. Обучала меня та самая девушка-экскурсовод, которая уже не была для меня сказочной феей, и звали ее просто, по-домашнему, Любашей, и даже на экзаменах не все называли ее Любовью Степановной, и странно было слышать, когда кто-нибудь из членов комиссии называл ее по фамилии — Борисова.

А как сдал я экзамен, выдали мне новую спецодежду и в инструменталке разный нужный инструмент.

Так я показался в лаве — весь чистенький, с ног до головы. Привел меня горный мастер Косолапов к конвейеру, сказал:

— Вот хозяйство твое, действуй, — и ушел, оставив меня одного.

Лава была низкая, и было так узко и темно, что чувствовал я себя как в мышеловке. Когда же работала врубовка и крутился мой механизм, то мне было легче, но когда наступала тишина, то я слышал, как рядом со мной, в выработке, обваливалась порода, трещали стойки, и казалось, еще мгновенье — и кровля не выдержит, рухнет, придавит меня. И рядом долгое время никого из шахтеров не было, и я ждал, когда врубовка доедет до меня. И действительно, мне стало веселее, когда недалеко стал работать крепкий, высокого роста парень. Работал он без устали, не давая себе передышки ни на минуту, в руках его широкая лопата мелькала быстро: туда-сюда, туда-сюда. Я невольно загляделся на него и не сразу заметил, что на моем конвейере случилась авария. Цепь оборвалась, съехала вниз и противно, со скрежетом, застучала о барабан. Я выключил конвейер и со страхом и ужасом глядел на то, что произошло, и не мог опомниться, не слышал, что мне кричали.

— Эй ты, чего стал! — закричал на меня откуда-то появившийся горный мастер.

А я и слова не мог сказать, смотрел на него, будто не понимал, чего он добивается от меня.