Кирилл Усанин - Разбуди меня рано [Рассказы, повесть]

— Пошли, Коля, пора спускаться, — сказал Сергей Заболотнев.

Подали клеть. Меня ребята пропустили вперед. «Почетное место», — пошутил кто-то. А чего выбирать — площадка два метра на четыре, огороженная со всех сторон. На уровне плеч тонкие прутья, держись покрепче. Каждое место тут почетное, любое выбирай, не ошибешься.

Бригада небольшая, восемь человек, все вместились. Взглянул на меня Сергей, подмигнул: держись, мол, поехали.

Резкий сигнал, рывок вверх — и падение вниз, быстрое и плавное. Замелькала стена ствола, бетонная, влажная, и подступила тишина — непривычная, глухая, и шахтный, свежий воздух, пропитанный углем и еще чем-то подземным, ударил в лицо, послышался лязг вагонов, монотонный вой вентилятора, яркий свет, — приехали.

Растянувшись цепочкой, пошли по узкому деревянному тротуару, по правой стороне штрека. Ребята еще шутили, рассказывали, кто что мог, но вот утих один, потом второй, последним замолчал весельчак Николай Червоткин, и только словами изредка перебрасывались. И слова-то были самые обычные, но смысл их я угадывал с трудом, не представлял полно и зримо то, что они представляли, и, думал я, мне будет только на обратном пути понятно их каждое слово.

Шли недолго, минут пятнадцать. Не успел присмотреться, свыкнуться и почувствовать все, как прежде было, но волнение уже приутихло, ушло куда-то, отступило.

Так и должно быть, наверно, на этом свете: живешь-живешь в стороне, увидишь во сне какой-то холмик, бугорок, освобожденный от снега, проснешься, и сердце сожмется, кажется, приедешь и все будешь волноваться. А приехал, взглянул на этот холмик, бугорок — и сразу успокоился, будто никогда не покидал этого края и уже никогда больше не покинешь.

Я так и знал, где увижу Василия, я это чувствовал и потому не спрашивал, хотел убедиться, что именно за таким занятием я и встречу его. Он всегда говорил жене: «Михайловна, разбуди меня рано». И она уже не спрашивала его, зачем, давно уже привыкла не задавать лишних вопросов. Придет — сам расскажет, а если и нет, не беда, как-нибудь потом, сидя с друзьями и потягивая пиво, начнет рассказывать о том или ином случае. И уходил Василий задолго до начала смены, одним из первых звонил на лаву, спрашивал, как дела. Так было и сегодня, конечно. Заштыбовало конвейер в откаточном штреке, цепь скользит поверх угля, и уголь не идет по рештакам, а осыпается, осыпается. Неровно, значит, лежат рештаки, где-то изгиб или провал. Задача простая до невозможности: выровнять рештаки. Но сделать это непросто, тут глаз верный нужен, и опыт, само собой, и сила наверняка. Все это есть у Василия Бородина. Вот и пришел он сюда.

«Вот и пришел он сюда», — подумал я и вспомнил, что эти слова повторялись и раньше, еще тогда, очень часто, когда заходил разговор о Василии Бородине.

— Вот и пришел он сюда, — рассказывал мне бывший начальник участка Василий Иванович Котов в то время, когда я задумал написать, уже учась в московском институте, небольшую книжку о бригаде Бородина. — Сюда, на наш трудный, невероятно трудный участок. Никто не скрывал от рабочих правды, да и сами знали все и шли неохотно. Идти далеко — самый дальний горизонт, двухсот восьмидесятый, лавы низкие, кровля плохая, много воды. А он только после армии возвернулся. До службы на моем участке работал и снова появился: «Здравствуй, Василий Иванович, принимай солдата». Веселый такой, здоровый приехал. Жалко мне его стало, по-дружески так и говорю: «Измотаешься ты, Василий». А он посмеивается: «Ничего, Василий Иванович, меня откормили, на всю жизнь теперь силы моей хватит». — «Ну, смотри, отвечаю, как бы не осерчал, вперед предупреждаю». — «Спасибо, буду знать». И пришел, да не один, товарища по службе сманил — Толю Гусева. Вдвоем и пришли, оба высокие, статные, ей-богу, любо посмотреть. Ничего, сработались. Это верно — здоровье и прочее, но помахай обушком да лопатой всю смену — света невзвидишь, не ворохнешься. Да ты почти этот самый момент и застал, знаешь.

Знать самому — хорошо, а услышать от других такие же слова, которые и сам готов сказать, и потом наедине сложить воедино все сказанное, — это и будет, наверно, то самое, что зовется у нас главной чертой в человеке, главной линией его жизни, тут уж никак не ошибешься в оценке, единственной и правильной. И многие — будь то директор шахты, будь то лесонос — начинали свой рассказ так: «Вот и пришел он сюда».

И писать свою книжку я начал именно с этих слов. Потом, в окончательном тексте, как бывает нередко, эти слова затерялись куда-то в середину, но я помню, что смысл этих слов я старался, как мог, пронести через весь материал и каждую главу этой книжки проверял только этими словами. Они были как бы своеобразным эталоном к жизненному отрезку его шахтерского пути, да и не только шахтерского.

— Здравствуй, Вася.

— Здравствуй, Коля.

— Вот и пришел я к тебе.

— Спасибо, не забываешь.

— Не выгонишь?

— Зачем же. Пожалуйста.

До чего привычные, даже какие-то неестественные слова. Разве это хотелось сказать при встрече, столь ожидаемой? И так всегда, а каждый раз думаешь: вот подойдешь, обнимешь, прижмешься как бы нечаянно к груди, скажешь такие слова, в полушепот, с придыханием, что кажется, скажи еще одно-единственное словечко — и не выдержишь, отвернешься, чтоб смахнуть непрошеную слезу. И увидишь в этом проявление самого высокого уважения и всяческого чувства перед человеком, который в жизни твоей оставил столь важный след. И в этот раз я мыслил именно о такой встрече, и столько теплых, самых радостных и самых лучших слов приготовил, чуть ли не назубок их выучил, и повторил их даже, уже заранее волнуясь, перед самой встречей.

И вот она — встреча, та самая, о которой мечтал не раз в минуты редкого столичного затишья. И не бросился навстречу, и не высказал заученные слова, и не отвернулся, чтобы смахнуть слезу, а смотрел на Василия и говорил какие-то пустые, ничего не значащие слова. Но уже потом — я это знал наверняка — пойму, что так оно и должно было случиться, и не обязательны все эти высокие проявления, главное, чтоб в душе твоей было то, основное, что не дает покоя.

— Надолго ли к нам?

— Да нет, недели на две-три. Как придется.

— Все пишешь?

— А что делать? А ты, значит, здесь?

— А что делать? — ответил моими словами. — Кому-то и здесь надо работать.

— Ну, не совсем так. Я-то знаю.

— А спрашиваешь. Пошли. Пора начинать.

Да, уже пора начинать. Бригадир подготовительной бригады ждал Василия внизу лавы, у комбайна.

— Все готово, Егорыч, — сказал он, крепко здороваясь со мной. — Можно ехать. Счастливо поработать.

— Счастливо отдохнуть.

— Само собой, — улыбнулся бригадир и усталой, неторопливой походкой пошел по откаточному штреку.