Глеб Пакулов - Глубинка

К Степану подсел мужчина в плаще, угостил папиросой «Богатырь».

— Витька мой в Брест-Литовске служил. Ни письма с начала войны, ни похоронки. Хайрусов по фамилии. Случайно, не встречались?

Спросил как-то безнадежно — видимо, наводил справки о пропавшем сыне многажды, и всегда попусту, и теперь знает наверняка — ничего утешительного не услышит. Спросил и даже не повернул головы к Степану, смотрел на синеющий излом Байкальского хребта, густо дымил, втягивая и без того запавшие щеки.

Степан подумал, что с такой хорошей фамилией он бы запомнил человека, да не было рядом там Витьки Хайрусова. Сказать об этом, оборвать еще одну ниточку надежды, не хотелось. Сделал вид, что не расслышал, может, мужик не станет добиваться ответа, но тот отщелкнул окурок за борт, быстро и цепко взглянул в глаза Степана, и, нечего делать, Степан молча пожал плечами. Хайрусов покивал, дескать, не ты один, никто не знает.

— Если работенку подыскиваешь, — сказал он, — то могу устроить. В Амге у нас наблюдательный пункт от лимнологического института. Оклад хороший, с надбавками. Женат?

— Холостой.

— Рыбак?

— Ага. — Степан усмехнулся: — Начнешь сеть выбирать, то и гляди за борт булькнешь… Приемщиком работаю. Инвалидность у меня.

— Слышал ваш разговор. — Хайрусов снова протянул пачку Степану. — Если надумаешь к нам на работу, милости просим.

К деревне подошли, когда начало вечереть. Степан вынул отцовский кожаный бумажник — черный, потертый. Когда-то в нем копилось благополучие всей семьи. Бывал он и пухлым, и тощим, как сейчас. Красную тридцатку подал капитану, чуть помешкал в ожидании сдачи, но капитан с тридцаткой в руке бросился на корму, закричал на нерасторопного матроса, принялся сам учаливать катер, вроде другие дела — мелочи, подождут. Степан хмыкнул, подхватил котомку и спрыгнул на причал.

Он не пошел в деревню со всеми, присел на бревно. Хотелось одному, без провожатых, пройтись по улице, отыскать избу Петра. И еще потому присел, что качка подействовала плохо: землю косило в глазах, подташнивало, наполняя рот кислой слюной. Смахивая испарину со лба, подумал о ночи — только бы не скрутила болезнь, не заблажить бы в гостях.

Искать Демина не пришлось. Из ограды крайнего к берегу пятистенка Степан услышал знакомый голос. Петр кричал какую-то Дусю, в ответ взвилась долгая женская скороговорка. Степан подошел к калитке, проделанной в глухом заплоте, постоял, унимая горловую дрожь, но стучаться не стал, заглянул во двор через высокий забор.

Шепотом кляня кого-то, упитанная баба в красных фасонистых сапожках выливала корм свиньям в долбленую кормушку. Высунув головы сквозь решетку хлева, две свиньи, утопив рыла до глаз, булькались в пойле, хлопая ушами. Баба уперла руки в бок, склонила голову набок, наблюдая за порядком. Подоткнутая юбка оголила полные ноги.

Степану стало неловко за подглядывание. Отцепился от забора, подергал скобу калитки.

— Да кто там еще? — с неотошедшим злом окликнула хозяйка. — Поверни скобу-то!

Степан повернул, подергал.

— Да погодь тыркаться-то! — донеслось со двора. — Заложено.

Калитка распахнулась широко, но тут же прикрылась. В щели, под черными мазками бровей, блестели два угольных недовольных глаза, вопрошали.

— К Петру я, — ответил им Степан. — Дома?

— А будете хто?

— Дружок.

— С городу?

— По делу.

Калитка отпахнулась, и Степан вошел в широкий ухоженный двор, обставленный коровником, с сеновалом, дровяником, свинарником. В углу, огороженном старым неводом, клохтали две наседки с цыплятами, содрогая будку давился на цепи пегий кобель с бельмом на глазу. На его лай вышел на крыльцо Демин, цыкнул на кобеля, потом уж взглянул на гостя и обмер. По красному лицу будто кистью побельной мазнули, глаза расширились, замокрели. Молча смотрел он на Степана, не в силах сладить с губами.

— Ты кто явилси? — перепугавшись за мужа, вскрикнула хозяйка.

— Сшипашка, — зашепелявил Демин. — Шивой?

Он махнул с крыльца, облапил Степана и, тычась губами в щеки, всхлипывал. Степан обнял его, поцеловал. Жена Петра строго глядела на них, соображая, что к чему. Видя, что за мужа ей бояться нечего, она расслабилась, будто отомкнула свое длинное белое лицо староверки.

— Будя охлопывать друг друга, осердья отшибете, — с приветливой улыбкой заупрашивала она. — Кто же гостя дорогого во дворе держит, Петя? Приглашай в дом, хозяин. Уж чем богаты…

В доме стащили со Степана котомку, телогрейку, самого провели и усадили в красный угол. Кепку с него сняла Дуся, повесила на гвоздь у двери, рядом с голубым умывальником. Петр суетился, вскрикивал:

— Вот не ждал, не гадал!

Он заполошно тыкался туда-сюда, мешал хозяйке собирать на стол, потом хлопнул себя по лбу, крикнул: «Счас!» — кошкой вымахнул из избы, прогрохотал сапогами по крыльцу. Слышно было, как хряснула калитка.

Дуся с ласковым лицом ставила на стол закуску. Стоило Степану пошевелиться, она так и выструнивалась к нему, ждала, что гость скажет. Когда попросил умыться с дороги, она бегом достала чистое полотенце в заглаженных рубелем складках, подала на вытянутых руках. Почуяла ли она женским чутьем, кто он, гость нежданный, и с чем нагрянул на ночь глядючи, или принимала его за одного из городских приятелей Петра, кто знает, но, как все бабы, на всякий случай применяла бесхитростное средство — привечала так, чтоб даже закоренелому злодею было стыдно причинить вред хлебосольному дому.

Однако ж и не молчала. Вопросами, вроде бы мимоходом, для поддержания разговора брошенными, выведывала, кто он и по какой нужде. Ее тревожило, почему побледнел Петр при виде гостя? И Степан чувствовал ее тревогу. Чтобы успокоить ее, сказал:

— На фронте вместе были. Давненько расстались и до сих пор ничего не знали друг о друге.

— Ну, а других дружков фронтовых встречали? — спросила она, придерживая круглую буханку хлеба ребром меж грудей и пластая ее большими ломтями.

— Да как сказать, — неопределенно ответил Степан и подумал: «Знает о Михайле, видать, был у них разговор с Петром».

Дуся складывала ломти на тарелку, кивала, будто считала их. Постояла в задумчивости, смахнула фартуком со стола крошки в ладонь, унесла, бросила в ведро с очистками.

— Да че это он, где запропастился? — Она прислушалась к звукам за избой, приподняла и уронила в недоумении полные руки. — Заскочил бы к Любке, она еще в сельпо, а нет — так дома доржит. Мужику че? Ночью окно высадит, а бутылку дай… Вот пропал так пропал!

— Зря он побежал. — Степан потянулся за папиросами, брошенными Петром на столешницу буфета.

— Свою припас али не пьешь? — спросила Дуся, и в черных глазах ее промелькнула смешинка.