Михаил Горбунов - Белые птицы вдали [Роман, рассказы]

— Что ж вы все про нас беспокоитесь! А в Сыровцах как?

То, что сказал дядя Артем, даже не поразило Марийку: Ульяна пошла на фронт. Как загремело вокруг Сыровцов, ушла искать своего Юрка в жестокой крутоверти, не помогли уговоры отца с матерью — ушла.

Зинаида Тимофеевна сокрушалась, но было видно: Артем Соколюк гордится поступком дочери.

— Немцы-то есть в Сыровцах?

Он помолчал, затаенно усмехнулся!

— Наезжают… Постоянных нема, а гостят часто. — И добавил все с той же усмешкой: — Да не гостится им у нас…

— Это как же?

— А так… — Он повел головой в сторону Марийки, мол, не при ребенке беседа. И вдруг сказал то, к чему заходил издалека: — Я так думаю, Зина: вам с Марийкой в Сыровцы надо перебираться. У Одарки по вас очи выело, надо вместе держаться, одним станом. — Видно, это решено у них было с тетей Дуней, и то, что теперь услышал и увидел дядя Артем, укрепило его в правильности их семейного решения. — Коли деревья рядом стоят, ветер, хоть и поклонит их, да не сломает, одиноких же сирот с корнем рвет из земли…

— В Сыровцы! Мама, мама, в Сыровцы!

Вот с чем приехал дядя Артем! И предстало перед Марийкой утреннее, на восходе солнца, село — с мычанием коров, звоном бадеек у криниц, заливистым голосом тетки Ганны, сзывающей цыплят… Она забыла о найденной на горище записке, обо всем, что сделала с ней ее находка, она забыла, что в Сыровцах сейчас другая жизнь, только щемяще, спасительно звенело в ней — Сыровцы, Сыровцы. Она ждала: мама сейчас согласится, ну скорей же, скорей! И вдруг все рухнуло, погасло. Мать смотрела на нее просительно и осуждающе. Так, глядя на Марийку, будто пытаясь убедить ее в чем-то, Зинаида Тимофеевна сказала:

— Нет, Артем Федорович, не могу я сейчас уехать из Киева. — Хрипотца, мешающая говорить, выдавала ее волнение. — Спасибо вам с Дуней, но не могу. Сейчас не могу.

«Что со мной? Какие Сыровцы?» — уже терзала Марийку какая-то вина. Как же ехать в Сыровцы? Она сразу все вспомнила: мама каждый день куда-то уходила, конечно же туда, к Остапу Мироновичу, к людям, которые делают дело, за которое немцы убили Анечку… Марийка видела, как трудно матери оставлять ее одну, как разрывается она между нею и тем тайным делом… Ее не удивило, когда мать, преодолевая себя, сказала ей:

— А тебе, доченька, надо ехать. Надо.

Марийка, тоже переступая что-то, холодея от мысли, — оставить маму одну! — осознала: надо.

И дядя Артем не смел мучить Зинаиду Тимофеевну расспросами: надо, значит, надо. Только сказал, чтобы готовила Марийку, через недельку приедет с подводой.

Не успели проводить дядю Артема…

Может, это почудилось, может, приснилось: кто-то постучал в окно тихо и торопливо. Марийке хотелось думать — почудилось, приснилось: кажется, это было вчера — вот так же она услышала, как звякала оконным штырем Юлька… Сколько же прошло с той ночи — месяц, два?.. Но каждую ночь Марийка слышала осторожное позвякивание штыря, просыпалась в холодном поту и ждала… Вот и сейчас… Только сейчас стучали в другое окно — с улицы… Почудилось, приснилось — успокаивали ее часы, отсчитывающие секунды. И вдруг…

Зинаида Тимофеевна резко поднялась с постели, накинула платок, нашарила в темноте тапочки.

— Не ходи, мама, — испуганно потянулась за ней Марийка.

— Господи, ты не спишь?..

— Это немцы… А может, дядя Артем?

— Немцы так не стучат. И не дядя Артем. Это ко мне.

— Я пойду с тобой.

— Лежи! — приказала Зинаида Тимофеевна и вышла во двор.

Но Марийка встала, нашла на табуретке спички, зажгла коптилку.

Что-то было очень знакомое в человеке, которого ввела мать. Она именно ввела его — человек, одетый в тряпье, еле держался на ногах, он прислонился к дверному косяку, болезненно жмурился от тусклого света… Не может быть… Дядя Яша!

— Дядя Яша! — нервно засуетилась около него Марийка, обнимая, чувствуя под руками чужую, не дяди Яшину костяную худобу.

— Узнала… — Он прижал ее к себе вялыми и почему-то потными ладонями.

— Откуда вы, Яков Иванович? — Зинаида Тимофеевна подставила ему плечо, и так он дошел до стола.

Он сел, проговорил запекшимися губами:

— Откуда? Считай, с того света.

Его история была коротка и уложилась в несколько минут, которые понадобились Зинаиде Тимофеевне, чтобы разжечь керосинку — согреть кипятку.

— Не надо, Зина, я ничего не хочу, — пробовал остановить ее дядя Яша.

Он сидел, вытянув ноги, и за этой его позой, с безвольно, долгожданно опущенными ногами, угадывалось что-то неимоверно мучительное, что перекрутило до неузнаваемости Якова Ивановича Зелинского. Так думалось Марийке в нахлынувшей на нее жалости — что осталось от могучего, веселого, мудрого дяди Яши! И она не ошибалась.

Ему было предложено отвезти семью на Урал и явиться в Москву. После короткой подготовки он в числе восьми надежных крепких организаторов был заброшен во вражеский тыл, в родной Донбасс… Зачем? Об этом можно не спрашивать. Они успели кое-что сделать, но мало, мало. Яков Иванович говорил об этом с жестоко мучившим его сожалением. Их выловили, взяли всех восьмерых. Шестеро погибли в плену, от пыток, дяде Яше и еще одному удалось бежать. Напарника доконали собаки, Яков Зелинский некоторое время скрывался в глухой деревне, но только сейчас начинает верить, что спасен. Теперь ему надо прийти в себя, найти связи с подпольем здесь, в Киеве…

Он надолго замолчал, дрожа прикрытыми ресницами, сглатывая и сглатывая горлом, когда услышал об Анечке, о дяде Ване, о Сабине… Съежился, сидел, закрыв глаза, с железным внутренним напряжением проламывался через боль, только при упоминании об Остапе Мироновиче раскрыл веки, и во взгляде жадно, мстительно замерцало.

Остаток разговора Марийка слышала уже в постели. Дядю Яшу решено было положить на ее прежнем месте, в закутке, там ему будет покойно, и там он будет в безопасности, относительной конечно. Марийке сказали, чтобы ложилась и спала, она послушалась, легла, но сон не шел к ней, и она невольно подслушала то, о чем при ней не стал говорить дядя Яша, — у них с тетей Полей будет ребенок…

— Как?! — испуганно выдохнула мама.

Дядя Яша усмехнулся — будто повинился:

— Так… Ты же знаешь, как мы хотели этого, что только не делали… Никакая медицина не помогла… А тут, в дороге… Ехали на Урал долго, дней двадцать, и вот… Поля написала мне в Москву, я еще был там. — И он добавил с виноватым ликованием: — Невероятно, но факт.

— Господи, в такое-то время. Бедная сестра. Да вы понимаете, что это?

Дядя Яша сказал с раздумчивой строгостью:

— Не надо об этом. Я все понимаю — трудно, голодно, у самого мозги наперекосяк идут: как они там, на Урале? Но подумай: человек появится на земле. Война-то отгремит, отплачет, может, и нас не будет, а он останется, он будет, на том и жизнь держится…