Михаил Горбунов - Белые птицы вдали [Роман, рассказы]

— Беги за хлопцами!

Она вылетала из хаты, перескакивала через тын к дядьке Конону — тут же у конуры вскакивала собака, давясь на цепи и царапая лапами воздух. Дядька Конон возникал, окруженный дочерьми.

— Идите, идите, а то волна пропадет!

Испуг сходил с бледного, заморенного личика, вытянутого книзу узким клинышком бородки, со всего щуплого тельца дядьки Конона, облаченного в холщовую ткань. Неуловимым движением локотков он поддергивал болтающиеся на нем штаны, приосанивался.

— Э-э, волна!.. От я у кума був у Кииви, по радиво чув — службу правили… Сам чув, як…

У богомольного Конона одно на уме. Не дослушав известную всему селу историю, Марийка кидалась к остальным «хлопцам»: к соседу по другую сторону — дядьке Ивану и — через хату — к дядьке Денису-косолапому. Дядька Иван оказывался на улице с рвением, опережающим протестующий крик жинки, тетки Ганны, дядька Денис поспешал на клич, выжимая все возможное из своих загребающих землю ног. И вот они уже оба здесь, за столом, и донельзя взволнованный Артем Соколюк дает им попеременно наушники, в которых, слышно, вибрирует тончайшее женское сопрано, — может, из самой Москвы доносится голос певицы.

Марийка снует тут же, у стола, радуясь радостью взрослых. Тетка Дуня наблюдает за этой сценой, осуждающе качая головой.

— Дайте он дытыне послухать!

И тут все вспоминают про Марийку, извинительно суют ей наушники; она отстраняет их, потом все же надевает на головку — только чтобы не ставить дядю Артема в неудобное положение. И слушает, слушает далекие тихие голоса, пока не пропадает волна…

А за столом уже идет мудрая мужская беседа — о видах на урожай, о детях и, конечно, о германце, который в последнее время вообще у всех на языке. Темное дело с этим клятым германцем — Чехословакию подмял, в Польшу вошел, и оттуда, от границы, смутно потягивает опасным железным ветерком… Артем Соколюк насыпает мужчинам своего, славящегося на все село, табачку.

— Це прошлогодний, а этого году буде ще краще. Сегодня Марийка посынкувала, листья во, як лопухи.

Мужчины, смакуя, затягиваются.

— Да, гарный табачок! — Дядька Иван заволочно смотрит сквозь дым. — Гарный, гарный. — И добавляет: — Як у Дуни малосольные гурочки.

Удочка заброшена, намек прозрачен, но тетка Дуня и бровью не повела.

— Да-да! — соглашается дядька Денис с таким выражением на лице, будто уже откусил огурца после горькой стопочки.

Тетка Дуня — ноль внимания.

И тогда на приступ идет уже сам Артем Соколюк:

— Одарка, чуешь, что хлопцы говорят? — Глаза его ласково поблескивают.

— Не чую, нема колы! — отрезает тетка Дуня.

Артем поднимается из-за стола, подходит к жене, обнимает за плечи:

— Хлопцы кажуть, гурочки у тэбэ добри.

— Вон у Мелашки тоже добри огирки!

— Не знаю, не знаю, до соседок не хожу, — будто бы уже с обидой говорит дядька Артем, и это заставляет тетку Дуню сдаться.

— Пойдем, Марийка, сберемо щось на вечерю.

За огурчиками беседа пошла веселее: в добром доме закуска не подается без того, что надо закусывать, — попотчевала тетка Дуня гостей и сливяночкой.

Дядька Денис с невинным лицом говорит своему соседу:

— Расскажи, Иван, как твоя жинка бригадира проведала в ликарни.

Все знают эту историю, и добродушный смешок ходит за столом.

Случился с бригадиром аппендицит, отвезли его в районную больницу, в Макаров, там и сделали операцию. Видать, запущена была болезнь, осложнения пошли — лежит бригадир, тоскует в одиночестве. И снарядилась к нему женская делегация. Курочку сварили, узелок яичек взяли, всякой зелени. Приходят в палату вместе с врачом. Тетка Ганна подошла к бригадиру:

— Ой, який же ты страшный да худый, аж святишься, ни кровиночки в лице нема.

Посмотрела на врача, уперла руки в пышные бока.

— Це ж наш бригадир, така людына! Що треба? Може, яки лики треба? Може, кровь?! Як що нема, так я дам!

Бригадир зашебуршился на кровати, подзывает к себе врача истомленными глазами.

— Доктор, и не посмейте, а вздумаете — сбегу. Вона ж скаженна, на все село одна. У кого хочьте берить, только не от Ганны…

Легка на помине, в хату врывается Иванова жинка.

— Сидишь?! — Сузившиеся Ганнины глаза впиваются в мужа.

— Ты б «добрый вечер» сказала, Ганна, — пробует умиротворить ее дядька Артем.

— Вам-то добрый, за сливяночкой, а мне як за работою? Добрый вечер, Дуня! Ото цих трутней привечаешь.

Мужчины и сами понимают, что пора по домам: ясно уже, что тетка Дуня не даст больше сливяночки. Да и другое нужно в толк взять; вдруг на той неделе Артем снова поймает волну своим детекторным приемником…

На этот раз, введя расстроенную Марийку в хату, тетка Дуня сразу прервала ежевечернее занятие мужа.

— Кончай свою музыку, за стол сидать будемо, Ульяну не дождемся.

— Да-a, Ульяна небось на рассвете явится…

Артем подошел к окну, легонько стукнул по раме — створки разошлись, в хату потекла вечерняя прохлада, дурманяще запахло флоксами и метеолой. Шары высоких флоксов уходили в темноту, к тыну, а ближние светились под луной призрачными розовыми фонарями. Среди запаха цветов и уличной пыли, в высоких, тоже облитых лунным небом недвижных осокорях, над смутно белеющими хатами с редкими бледно-оранжевыми пятнышками окон стояла тишина, простирающаяся, кажется, до самого края земли.

И в этой тишине угадывалась далекая девичья песня — там, у приречных верб, юность праздновала свою счастливую пору.

— Чуешь, Одарка, як дивчата спивають?

Тетка Дуня тоже прислушалась, помягчало ее худое лицо.

— Что ж, молодость! Да не як у нас с тобой — они беду не мыкают.

Артем поднял к ней затеплившиеся улыбкой глаза.

— Ничего, мы тоже с тобой свое взяли. А что беду мыкали, так об этом вон и песня: «Вбоги дивкы замиж вдуть с чернымы бровамы, а багати сидять дома с киньми та воламы». Так?

— Так, так, — грустно покачала головой тетка Дуня.

За столом вконец успокоенная, повеселевшая Марийка все же рассказала о том, что случилось на берегу. Артем захохотал, а тетка Дуня распалилась неподдельным гневом:

— Це ж все той Микола, цыганча проклятэ, подобье хлопчиков на всяку пакость. Он, он, Микола-цыганенок!

— Такое страшное! — Марийка описывает руками большой круг. — И глаза горят, и рот горит щербатый!

— От проклятэ цыганча! — снова костит Миколу тетка Дуня.

— Так то ж они пустые гарбузы понадевали на головы. И свечку вставили! Оно и горит, як рожа у черта! — В противоположность жене Артем заходится от смеха, он в восторге от выдумки Марийкиного одногодка Миколы-цыганенка, первого заводилы среди сельской ребятни. Больше некому: сегодняшнее пугание девчонок — это в стиле его забав. Впрочем, если бы не Микола, все равно появились бы черти на реке, без этого Иван Купала — не праздник. — Ты лучше скажи, куда твой венок поплыл. Тоже небось мастерила себе венок?