Георгий Шолохов-Синявский - Суровая путина

Прасол долго молился, потом встал и вдруг почувствовал, что Гриша прав в своем осуждении его за пустословие.

«Бог-то бог, да сам не будь плох», — вспомнилась прасолу старая пословица. Наедине с собой притворяться и вздыхать не было смысла; нужно было решать, как уйти от надвигающейся грозы.

«Может, спалить все к идоловому батьке, чтобы не досталось голодранцам. Спалю промысла, дом, а сам уеду на Каспий, — раздумывал Осип Васильевич, но тут же отвергал эту страшную мысль. — Нет, повременю еще. Может, ничего не случится и полажу с обществом. В хуторе много людей и не все встанут за карнауховскую компанию…»

Утром загудел старый хуторской колокол. Не великопостный, унылый звон тронул отзывчивую тишину, а частый, зовущий набат.

По улице мчался всадник. Он останавливался у каждого двора, стучал длинной хворостиной в ставни и доски заборов, зычно выкрикивал:

— Товарищи-гражданы, пожалуйте на сход!

Это был казак Андрей Полушкин. Алая фуражка, лихо сдвинутая набок, каким-то чудесным способом держалась на его правом ухе. Кудрявый пепельно-русый чуб выбивался из-под нее. Поравнявшись с невзрачной на вид хатенкой, Полушкин придержал коня. У порога хаты, щурясь на солнце, стоял Андрей Семенцов.

— Чего прислушиваешься, Семенец? — усмехаясь, сказал Полушкин.

— А я чего? — отвечал Семенцов. — Не такой, как все?

— То-то, говорю, мигом явись на сход. Рыбалки заждались уже… — намекающе подмигнул Полушкин и ударил каблуками в бока нестроевого мерина.

«Ишь ты, подковыривает, чига чортова!» — подумал Семенцов и, надвинув на глаза треух, неторопливо направился к базарной площади.

Заслышав звон, вышел на веранду и Осип Васильевич Полякин. Прежде чем идти на митинг, он по старой своей привычке положил перед иконой три усердных поклона и, прошептав: «Ну, господи, благослови… Что будет, то будет», — взял вишневую палочку, засеменил со двора.

Площадь уже рябила бабьими платками, алыми околышами фуражек, рыжими треухами. Колокол перестал звонить, а люди продолжали подходить.

Солнце подымалось все выше, затопляя площадь весенним сугревом. Люди снимали ватные пиджаки. С юга тянул теплый ветерок, приносил из приречных садов густой запах вербовой цветени. На тополях, стоявших у церкви, шумно кричали галки, поправляя старые гнезда. Иногда они поднимали такой шум, что в нем тонул беспокойный людской гомон.

У входа в бывшее хуторское правление колыхался алый флаг. На крыльце стоял стол, накрытый вытертым кумачом. Тут же робко сгрудились члены гражданского комитета во главе с председателем — Федором Парменковым. Старый Леденцов и еще кое-кто из зажиточных волокушников стояли у перил крыльца, повернувшись к толпе спиной. Они выглядели явно растерянными, избегали смотреть на людей.

Осип Васильевич, тыча палочкой в землю, как слепой, пробирался сквозь толпу. Многие рыбаки, завидя прасола, снимали шапки, уступали дорогу.

Протиснувшись наперед, к самому крыльцу, Полякин остановился. Тут стояло большинство иногородних. Нелюдимой кучкой обособились невдалеке зажиточные казаки: Павел Пастухов — его бельмастый глаз смотрел особенно зверски и сумрачно — и юркий благообразный Савелий Шишкин. Позади них, как древние патриархи, белея пышными бородами, стояли особенно непримиримые в своей ненависти к иногородним старики, не раз державшие атаманскую насеку и ходившие в выборных.

Толпа все больше волновалась.

Анисим Карнаухов, Чекусов и Панфил Шкоркин советовались в бывшей атаманской комнате, с чего начинать сход.

— Надо теперь же уволить гражданский комитет, чтоб и не вонял он тут, — сказал Анисим. — Они еще кой на кого рассчитывают, и надо эту лавочку прикрыть.

— Я тоже так думаю, — твердо согласился Чекусов. — Надо немедля разъяснить казакам, что советская власть пришла не отнимать землю, а, наоборот, давать ее тем, кто не знал даже, где она, эта землица лежит. Советская власть пришла мирить хохлов с казаками. С этого надобно и начинать.

— Кто первый будет говорить — ты либо я? — заметно волнуясь, спросил Анисим.

— Я думаю, — первому мне как казаку надо речь держать, чтоб шатающихся казаков на место поставить, — сказал Чекусов и встал из-за атаманского стола. — Пошли, ребята!

Запахнувшись в рыжую фронтовую шинель, Чекусов пошел из атаманского кабинета. За ним двинулись Анисим и Панфил Шкоркин.

Появление их на крыльце заставило толпу притихнуть. Павел Чекусов, не глядя на Федора Парменкова, бесцеремонно оттолкнув его плечом, встал у перил, вцепившись в них красными узловатыми пальцами. Громкий голос его загудел над площадью:

— Товарищи трудовые казаки и иногородние! Сейчас нам надо решить промежду собой очень серьезные и важные дела. Перво-наперво — вопрос о советской власти в хуторе, о казаках и иногородних. Второе — о земле и рыбных ловлях и прочем народном достоянии. Теперь некому нам накидывать на шею шворку да сажать в тюгулевку за правильные слова. Кажись, нету ни полицейских, ни заседателя, ни атамана.

— Паша, ты посмотри, они вон возле тебя стоят. Это же первеющие атаманские помощники. Чего они там досе отираются? — крикнул из передних рядов Ерофей Петухов.

— Ладно! — сказал Чекусов. — О них тоже будет речь. Пусть постоят — места на крыльце хватит.

Федор Парменков, багровый от смущения, подступил к Анисиму.

— Товарищ Карнаухов, мы представители общества…

— Кто должен руководить сходом? — поддержал Парменкова старый Леденцов. — Вы или мы?

Скулы Чекусова налились кровью.

— Я председатель хуторского военно-революционного комитета, и веду сход я! — твердо и раздельно отчеканил он. — А ежели вам неугодно слушать, можете удалиться. Не препятствуем.

— Это насилие над народными представителями! — вскричал Парменков.

— А-а… Так? Ну, мы вас поставим на свое место! — угрожающе проговорил Чекусов. — Анисим, зачитай бумажку окружного ревкома.

Анисим придвинулся к перилам крыльца, развернув помятый листок, при общем молчании, на минуту охватившем сход, запинаясь, прочитал:

— «Окружной военно-революционный комитет постановляет: гражданские комитеты, как орган отжившей власти, не отвечающие интересам трудового казачества и крестьянства, с момента вступления большевистских войск считать распущенными. Власть в селах, станицах и хуторах впредь до избрания советов переходит к ревкому».

— Теперь слыхали? — спросил Чекусов.

В толпе закричали:

— Правильна! Пусть уматываются! Не надо нам такого комитета!

Насмешливый голос Ерофея Петухова, все время будораживший толпу, снова зазвенел из передних рядов:

— Где они были, когда мироновские казаки лупили рыбалок на море? Гони их, Чекусов, к чортовой матери!