Юрий Колесников - Занавес приподнят

— Ну а дома? Дома как? — удивленно спросила старшая дочь Бен-Циона Лэйя. — Отец, мать разве не бранили?

— Дома? Дома никто ровным счетом ничего не знал… Когда все ученики шли из школы, возвращался и я домой. По вечерам притворялся, будто делаю уроки, а сам рисовал горящие домики и лягающихся лошадок… Когда отец приходил с работы, я уже спал. А мама, довольная тем, что я учу уроки, умиленно говорила: «Мой сыночек будет доктором! Да, Хаймолэ, ты будешь доктором?» Я отвечал «да» и в школу не ходил…

Сокрушенно покачивал головой Йойнэ. А Циля поглядывала на себя в зеркало и сдержанно улыбалась, любуясь своей красотой.

— Длилось так ровным счетом до одной прекрасной субботы, — продолжал Хаим. — Утром отец ушел в синагогу. Там ему попался на глаза мой меламед Идхок. Мы его звали просто Ицек. Злой он был — как крапива. Из-за него я, собственно говоря, и не хотел ходить в школу. Боялся его. На уроках он не выпускал из рук линейки, и стоило кому-нибудь чуть-чуть шевельнуться, как Ицек звонко стукал его по голове. И вот этот меламед спрашивает у отца: «Что случилось? Ваш мальчичек, не дай бог, захворал?» — «Нет, — отвечает отец, — слава богу, он здоров… А что это вы спрашиваете так?» — «Вы спрашиваете, что я спрашиваю так? Я спрашиваю так, потому что ваш мальчик уже три педели не появляется в школе!»

Поощренный дружным смехом девчонок, Хаим с еще большим азартом продолжал:

— У отца был ремень… Кожаный! И какой это был ремень, и какая на нем была медная пряжка, в тот день почувствовали все мои мягкие места…

— Попало все-таки? — смеясь, спросила тетя Бетя. — Значит, по заслугам!..

— Уй-юй-юй?! — удивленно протянул Йойнэ. — Что, значит, ваш отец в самую субботу позволил себе вот такое вот? В субботу бить ребенка?! Как же это можно?

— О-о, именно потому, что была суббота, отец был дома, а не на работе, и всыпал мне так, что ровным счетом целую неделю я ходил как на ходулях… С того дня он сам отводил меня в школу и доводил до самых дверей класса. И представьте, я таки сидел. Но как сидел, если бы вы только знали?! Больших мук мне не могли придумать! Класс у нас был малюсенький. За каждой партой сидели три и даже четыре ученика, а должно было сидеть ровным счетом два… Так как тут не будет тесно? Каждый раз то один, то другой ставил себе кляксу, а сосед размазывал ее локтем, и раздавался крик нараспев: «Господин меламе-эд! Он меня толк-ну-ул!» А меламед Ицек только этого и ждал. Огреет линейкой так, что потом ровным счетом месяц мерещится, будто она висит над твоей головой! А парты? Они годились только на растопку… Вечно скрипели, шатались, наконец ломались, и мы падали, ушибались, кричали и ревели. И что вы думаете? За это еще получали удары линейкой от меламеда… А разве мы были виноваты? Но не думайте, что он бил всех! Нет, не всех… Детей богатых Ицек не трогал… Это был тот еще меламед! С особым удовольствием он таскал нас за уши. Подойдет сзади, схватит за ухо и заставляет подняться. Вытянешься во весь рост, даже на цыпочки встанешь, а он все тянет — выше и выше, чуть не до потолка. Уже кажется — кожа с черепа сдирается, а этот живодер не отпускает…

Девчонки съежились от страха и слушали холуца с открытым ртом.

— Прямо артист! — сказала тетя Бетя, умиленно поглядывая на Хаима.

— Вот увидите, — вдруг произнесла Циля, — сейчас и немая появится у окна! Стоит нам собраться, и она тут как тут!

Все невольно посмотрели на распахнутое окно. И в самом деле, в темноте его проема показалась Ойя.

— Ну, что я сказала?! — торжествующе воскликнула Циля.

Все рассмеялись. Ойя смущенно опустила глаза, наклонила голову, но от окна не отошла.

Хаим почувствовал, как кровь прилила у него к лицу, словно ему влепили пощечину. Сдерживая себя, чтобы не сказать резкость, он молча подошел к окну, улыбнулся Ойе, нежно взял ее за руку.

Смех мгновенно оборвался. Лицо Цили покрылось пунцовыми пятнами, глаза зло заискрились. К Ойе подошла и фельдшерица, погладила ее по голове. А когда Хаим, не произнеся ни слова, вышел во двор и увел девушку от окна, тетя Бетя сказала:

— Не надо смеяться над несчастной… Бог все видит! Она тоже человек…

Поздно вечером, когда раввин вернулся домой и об этом случае ему стало известно, он сделал вид, будто не придает значения поступку Хаима.

— Любовь к кому — к этой нищей? Она ухаживала за ним, стирала ему белье, вот он на минутку и пожалел ее… — сказал раввин. — Так что из этого?

Бен-Цион Хагера, когда это было в его интересах, говорил одно, а думал и делал другое… Уже на следующий день он вызвал в синагогу фельдшерицу.

— Вы, тетя Бетя, принимали у моей покойной жены Цилечку, — начал он издалека. — Потом, не приведи господь подобное в моем доме, вы ее выходили от скарлатины…

Фельдшерица молча кивнула головой и глубоко вздохнула. Она растрогалась.

— Знаю, вы любите Цилечку. Поэтому-то и прошу вас помочь ей составить партию…

— Вы — считаете, реббе, — удивилась старушка, — что я могу быть и свахой?

— Почему бы и нет? — с не меньшим удивлением в голосе спросил Бен-Цион. — Разве это не делает вам чести?

— Я не об этом, реббе… Вы, конечно, имеете в виду Хаима?

— Да.

Фельдшерица помолчала, обдумывая предложение. Она не хотела признаться Бен-Циону, что подобная мысль уже приходила ей в голову, но теперь вкралось сомнение. «Не все золото, что блестит!» — вспомнила она слова Хаима, но тут же спохватилась: «Хотя кто знает, как все еще может обернуться… Цилька заигрывает с холуцем, а он смотрит ей вслед такими глазами, что все еще может быть…»

— Что ж, реббе, раз вы так считаете… Можно, конечно, попробовать. Будем надеяться, что бог поможет!..

В пятницу перед заходом солнца к тете Бете зашла старшая дочь Бен-Циона Лэйя.

— Я пришла пригласить вас к нам завтра на обед, — сказала она. — Специально!

— Меня? На завтра? — спросила фельдшерица, будто не догадываясь о цели приглашения. — Что это вдруг?

— Вы спрашиваете, что это вдруг? Откуда я знаю? Просто так… Слыхала, будто холуц должен скоро уехать… Но вы лучше спросите, что у нас сегодня делалось!

— А что такое?

— Очень просто: Циля была весь день на кухне… Вы уже можете себе представить, что там творилось! Стоял такой крик, такой бедлам, такое делалось, что не знаю, как это я еще не сошла с ума!

— А что? — допытывалась фельдшерица. — Что все-таки случилось?!

— Что случилось?.. Цилька, дай ей бог здоровья, решила сама, вы же понимаете, одна, без меня, приготовить фаршированную рыбу! Ну-ну… Можно было подумать, небо раскололось пополам! — воскликнула девушка, подняв обе руки вверх. — Вы бы посмотрели, тетя Бетя, что делалось! Повсюду валялись кишки и жабры, летела чешуя и брызгала кровь, падали куски рыбы на пол и гремели кастрюли, звенели сковородки и пригорал лук, черный перец попал всем в нос, и мы уже чихали аж до слез… А эта немая прыгала туда и сюда, поверьте мне, быстрее дикой козы! И в конце концов, что вы думаете? — Лэйя не без удовольствия рассмеялась. — Цилька порезала себе палец. Ну-ну… Уж весело было, что до сих пор в ушах звенит! Одним словом, Цилька на кухне!