Юрий Колесников - Занавес приподнят

Сбежавшиеся люди увидели на безжизненно повисшей руке татуировку — 231088…

Один за другим люди отходили с огорченным, безнадежным видам. Кто-то спросил:

— Умерла?

— Хуже. Паралич…

От Шелли это пытались скрыть. Сказали, что мать почувствовала себя плохо, но ей непременно станет лучше…

Хаим и Ойя валились с ног от усталости. Они не отходили от пианистки, ухаживали за ее матерью. Тем временем с парохода исчезли матросы в малиновых беретах. Оба эсминца снялись с якоря. Хаим заметил это, когда совсем рассвело и неподалеку от парохода вместо эсминцев оказалась канонерская лодка британской береговой охраны.

Едва взошло солнце, как измученные, помятые пассажиры засуетились, торопливо стали куда-то ходить, на ходу о чем-то говоря, словно дел у них было по горло, а до высадки оставались считанные минуты. Переодетые холуцы опять сновали по палубам. Штаб «хаганы» мосле ухода эсминцев снова что-то затевал.

Лишь немногие пассажиры спокойно стояли у перил и подолгу рассматривали видневшиеся вдали причалы, пристань и еще погруженный в сон город.

Но вот со стороны порта показался быстроходный катер. Приблизившись к пароходу, он описал широкий круг, сбавил ход и остановился между пароходом и канонерской лодкой. На борту стоял человек в белой блузе, он крикнул в рупор:

— Шолом, иудеи! Да будет счастливым ваше прибытие на обетованную землю, родственники желанные!

Со всего судна люди устремились на палубы, словно наконец-то с неба снизошел ожидаемый тысячелетиями мессия. Каждый хотел поскорее увидеть и услышать первого человека с легендарной «земли предков». Многие женщины плакали от умиления, приветствовали посланца, размахивая платочками, шляпами… Минуту или две столпившиеся на палубах пассажиры с воодушевлением слушали обращенные к ним медоречивые приветствия. Но вот кто-то выкрикнул:

— Нам здесь плохо!

И хотя было очевидно, что человек на катере не услышит голоса пассажиров, вслед за первым криком взметнулась многоголосая волна выкриков:

— У нас есть больные!

— Сидим без пищи!

А человек с катера продолжал славословить:

— Здесь земля манная, реки молочные, берега кисельные. Добро пожаловать в дом родной, иудеи!

— Сидим без хлеба!

— Умираем от жажды!

— У нас есть убитые!

С канонерской лодки взлетела красная ракета.

Человек в белой блузе понял предупреждение. Помахав на прощание рупором, он опустился в катер, который, быстро набрав скорость, умчался в сторону порта.

Пассажиры, убедившись в том, что «там уже знают» о прибытии корабля, облегченно вздыхали и не сомневались, что «там, конечно, позаботятся»… И никто из них не подозревал, что когда все хлынули на палубы одной стороны парохода и с волнением слушали приветствия человека в белой блузе, к противоположной стороне судна, почти невидимый в ярких лучах восходящего солнца, подошел небольшой катерок. И только Ойя, оставшаяся с больной матерью Шелли, видела, как с катерка в нижний грузовой трюм высадился человек с объемистым чемоданом. Она ничего не заподозрила и наблюдала за происходящим просто из любопытства. Но когда высадившийся человек вернулся на катерок за вторым чемоданом и, запрокинув голову, воровато оглядел палубу, Ойя вздрогнула. Она узнала этого человека: он был на Кипре с раввином Бен-Ционом Хагера в канун того памятного дня, когда глубокой ночью Стефанос увез ее в свей притон. Да, это был он: небольшого роста, худощавый, с плешинкой, в больших очках. Почти исчезнувший страх преследования, мучивший ее в первые часы пребывания на пароходе, нахлынул, с новой силой.

Когда Хаим вернулся, Ойя стала взволнованно объяснять ему что-то, но понял он немногое, и причина тревожного состояния девушки осталась ему неясной.

Часам к десяти утра к пароходу причалило комфортабельное судно. Оно доставило чиновников портовой администрации, таможенников, детективов британской колониальной полиции, врача и санитаров. Следом подошло еще одно судно, доставившее представителей англо-арабо-еврейского муниципалитета. Они привезли пассажирам подарки от местного благотворительного общества «Джойнт»: пакеты с пресными галетами и мятными лепешками, апельсинами и миниатюрными сэндвичами с плавленым сыром, а также ящики с маленькими бутылками какого-то напитка типа лимонада. Это же судно предназначалось для перевозки пассажиров с парохода в порт.

Таможенные чины объявили, что в первую очередь будут вывезены раненые и больные. Одновременно было сообщено, что покинуть пароход можно только по предъявлении заграничного паспорта или «сертификата» с визой английского консульства на право поселения в Палестине.

И снова на пароходе возникла буря негодования. Люди кричали, спорили, плакали, проклинали Чемберлена и Гитлера, а заодно с ними и холуцев, повинных в том, что вместо требуемых документов у них остались жалкие обрывки бумаги.

Неистовствовали и холуцы. Одни из, них убеждали сбитых с толку пассажиров не сдаваться, бойкотировать решение портовой администрации, другие пытались воздействовать на представителей власти:

— Надо понимать состояние людей, доведенных до отчаяния убийством своих братьев!

Порыв протеста охватил всех пассажиров.

— Кощунство говорить людям о каких-то документах когда рядом лежат еще не остывшие трупы братьев! Четырехлетний ребенок убит!

— Это неслыханно! Посреди моря остановить пароход, убивать и избивать безвинных пассажиров!

Портовые власти, чтобы выйти из затруднительного положения, решили провести сортировку людей. Выразив сожаление по поводу случившегося, и будто нисколько уже не интересуясь ни оружием, лежащим в трюмах, ни тем кто повинен в его доставке, а лишь желая замять инцидент, они обратились к членам команды «трансатлантика» с просьбой «занять места по швартовому расписанию» и содействовать скорейшей отправке пассажиров на берег.

Маневр не привел к желаемому результату: объявились лишь рядовые матросы и прочий обслуживающий персонал. Капитан и его помощники не явились, и обнаружить их среди пассажиров не удалось.

Тем временем приготовились к высадке на берег раненые. Их оказалось так много, что англичане заподозрили обман и, прежде чем начать отправку раненых, решили устроить проверочный осмотр. Но первый же раненый холуц с забинтованной головой наотрез отказался подчиниться. Остальные поддержали его, с возмущением осуждая представителей властей за ничем не оправданное недоверие к жертвам произвола.

Страсти разгорелись. Вмешались представители муниципалитета, полиция, и холуца все же увели на осмотр. Осторожно и долго разбинтовывали ему голову, наконец сняли повязки. На голове холуца ни единой царапины!