Григорий Терещенко - Счастье само не приходит

— Знакомлюсь с вашим хозяйством, — сказал Гуль. — Времени у меня в обрез. Вас не хотел беспокоить в воскресенье.

«Не захотели, видите ли, нарушить мой отдых, — подумал Григоренко. — Будто не знают, что время у директора не нормированное. Просто решили ознакомиться с комбинатом без руководителя. Так бы прямо и сказали».

— Ну что ж, пойдемте к злосчастной автономной линии, — сказал Гуль. — Вы уже расторгли договор?

— Нет еще. Только вчера получил бумагу, подписанную Петровым.

— Не тяните!

Со стороны города показалась «Волга» — такси.

«Кто это сюда торопится? — удивился Григоренко.— Не Комашко ли?» Да, это был он. Арнольд Иванович вышел из машины и короткими торопливыми шажками направился к дробильной установке. Так быстро он обычно и ходил по комбинату. Но сегодня в походке его почему-то не чувствовалось прежней уверенности.

«Неужели главный инженер стал волноваться, болеть за производство? — подумал Григоренко. — Впрочем, вполне возможно, — раньше в выходные дни главного инженера нигде не отыщешь, а сегодня сам примчался. Чудеса!..»

Комашко отрекомендовался, пожал всем руки.

— Сколько щебня может дробить установка в месяц? — спросил Гуль.

— Три-четыре тысячи кубометров, — ответил Григоренко.

Комашко в знак согласия кивнул головой.

— Три-четыре тысячи кубометров в месяц?! — Брови председателя комиссии взметнулись вверх, строго нахмурились.— А как зачастую этих тысяч не хватает на наших стройках!

«На наших стройках», — мысленно отметил Григоренко, а вслух произнес:

— Да, могла столько бы дать! Но она бездействовала. Стояла и ждала, когда подойдет бульдозер и оттащит ее на металлолом.

— По правде говоря, это я предложил директору не демонтировать установку, — подключился к разговору Комашко. — На всякий, непредвиденный случай. Кроме того, она нам понадобится, когда завод вторичного дробления будет переходить в новое помещение.

«Смотри-ка, Комашко стал меня защищать!» — удивился Григоренко.

— А почему бы вам самим не дробить на ней?

— Нет никакой необходимости, — ответил Григоренко. — В конце прошлого года мы запустили мощную дробилку ЩКД-8. Выпуск продукции увеличится теперь больше чем на четыреста тысяч кубометров щебня за год. Автономная же линия маломощная. Кроме того, для обслуживания ее требуется двадцать человек, транспорт... А три-четыре тысячи кубометров дополнительно всегда можно надробить и на основном заводе...

— Но Межколхоздорстрой взял ее в аренду, — прервал директора Гуль.

— Так им некуда деваться, вот и взяли. Щебень-то им позарез нужен, дороги в колхозах надо строить. А своего карьера нет. У них себестоимость щебня до девяти рублей доходит... Но попробуй поработай наш завод несколько смен для них! Нельзя!

— Вы говорите сейчас, как представитель Межколхоздорстрой, — сказал Гуль.

— Я говорю со всей откровенностью, чтобы комиссия сумела объективно оценить то, что произошло!

«Нет, молчать я не стану. Пускай Соловушкин и Комашко удивляются моему тону. Пускай этот тон не нравится и председателю комиссии, пускай! Молчать все равно не буду...»

Сергей Сергеевич волновался, дыхание его стало прерывистым. Но он был доволен тем, что сказал все напрямик, и особенно тем, что по этому вопросу давал объяснения сам, а не куратор в его отсутствие.

— Давайте теперь пройдем к резальным и шлифовальным машинам, — сказал Гуль.— А работу над памятником вы прекратили?

— Да, — ответил Григоренко. — Временно, пока не войдем в график с полированными плитами.

Гуль изучающе посмотрел в глаза директору, но ничего не сказал.

Двери всех кабинетов управления распахнуты настежь. Вовсе не потому, что включили паровое отопление и батареи налились теплом. Нет! На комбинате работает комиссия из пяти человек. На полу из коричневого линолеума следы кирзовых сапог, вафельные отпечатки галош, каблуков модных туфелек и просто ботинок. Комиссия то и дело вызывает для беседы людей. Повсюду разговоры, споры.

В кабинете директора тихо. Только его ни о чем не спрашивают, не требуют никаких пояснений... Пока что не требуют.

В соседнем кабинете Боровик и Люба.

— Такую обстановку создали, — вздохнула Люба,— будто Григоренко преступник!

— Не сгущай краски, Любовь Александровна,— уклончиво ответил Боровик. — Если что и не так, то не один Григоренко во всем виноват!

— Вы уверены?

— Да.

— Уверены, а сами досрочно из санатория вернулись...

В кабинет Григоренко постучали, и на пороге появилась Юлия Варфоломеевна. Она подошла к столу, протянула бланк денежного перевода.

— Как прикажете оприходовать эти деньги?

Григоренко рассеянно смотрит на денежный перевод. Что от него хочет счетовод? И почему она обращается с этим вопросом к нему?

— Я вас не понимаю. Обратитесь к главному бухгалтеру.

— Он тоже не знает, куда девать эти деньги, — спокойно говорит Юлия Варфоломеевна. — Может, вернуть Белошапке и Нариманову?

— Почему им?

— Здесь написано — за испорченный бетон. Но мы за тот бетон уже удержали и с Белошапки, и с Нариманова...

— Не знаю я!.. Не знаю! Разберитесь сами! — рассердился Григоренко.

— Вы, Сергей Сергеевич, расстроены, а я хотела еще спросить вас...

— Спрашивайте, если пришли.

— Может, в другой раз?

— Говорите, зачем откладывать?

— Я слышала, завхоз комбината увольняется. Нельзя ли мне на эту должность? Перед пенсией хотелось бы иметь зарплату побольше. Я буду честно трудиться...

— Прежде всего, завхоз заявления не подавал. Кто распускает эти слухи?

— От Назаренко слышала...

— Подал заявление об увольнении мастер Бегма. Есть еще вакантная должность нормировщицы... Но дело не в этом... Какой же из вас завхоз? Вы счетовод. Нет, завхозом я вас не назначу!

«Она еще начальником цеха попросит ее поставить, ради большей пенсии».

— Вы, Сергей Сергеевич, не обижайтесь, я только спросила. За это не наказывают, голубчик. Не наказывают...

Когда Юлия Варфоломеевна ушла, Григоренко задумался: «Откуда взялся этот перевод? Странно, деньги переведены каким-то «доброжелателем». И почему не раньше, а именно теперь, во время работы комиссии... Хм, «доброжелатель»!.. Кто же прячется за этим псевдонимом? Перевод из Днепровска...»

В коридоре шум и суета, толпятся люди, говорят о передаче автономной линии, об отпуске колхозам загрязненного щебня. Есть и такие, что недвусмысленно усмехаются: дескать, все это не даром делается. В колхозах — индюки, утки, поросята... О покрышках тоже говорят. Одним словом, есть о чем сплетникам посудачить. Кто сам с нечистой совестью, тот на свой аршин дела других мерит.

Григоренко смотрит в окно на низкое осеннее небо.