Михаил Аношкин - Кыштымцы

— Неуважительный? — вдруг вышел из себя Михаил Иванович и позабыл, что за все время разговора называл Луку на «вы», это ему как-то Борис Евгеньевич замечание сделал, что он всем «тыкает», а ведь при должности состоит. — А пошто я должен быть уважительным? Ты мне тут всякие сказочки сочиняешь, благодетеля из себя корчишь, а правды сказать не желаешь. Я ведь знаю — золото отправил ты с Иваном, и в Катеринбурге адрес знаешь, к здесь золото втихомолку собирали, сам, небось, пай вложил. За дурачка меня считаешь? Шалишь, Лука Самсоныч, шалишь! Ладно, плети свои сказочки, но потом на себя пеняй. Я тебе наш разговор как-нибудь припомню!

— Господь с тобой, Михаил Иваныч. Нету у меня ничего за душой. Отпусти ты меня, на заимку со старухой собрался, гляди, какая погода славная на дворе.

— А, шагай куда хочешь!

К Швейкину Мыларщиков пришел злой, решительный. Борис Евгеньевич что-то торопливо дописывал. На Михаила Ивановича и не взглянул, пока не кончил. Потом поднял голову:

— Чего у тебя?

— Я бы Ерошкина, Батятина и Евграфа Трифонова на всякий пожарный припрятал в каталажку.

— Да вы что, братцы? — воскликнул Борис Евгеньевич. — Ну прямо помешались на арестах! Сначала Дукат, теперь вот ты. Хорошо. Ты можешь предъявить обвинения?

— Предъявлю.

— Какие? Кого-нибудь за руку поймал?

— Поймаю.

— Вот когда поймаешь, тогда и сади. Я первый об этом скажу.

— С Батятиным только что калякал. Какой он мне только чепухи не наплел. Сказочки рассказывал, издевался гад.

— Слушай, у тебя, говорят, есть верховые лошади?

— Заводские, а что?

— Съездим к Марееву мосту.

— А верхом-то можешь?

— За кого же ты меня принимаешь? Зря я, что ли, в Сибири восемь лет скитался? Да я теперь не то что верхом ездить могу, я блоху подковать сумею!

— Гляди-ко! Новое что-то, раньше не слышал. Хвастаешь, наверно?

— Проверь, — улыбнулся Борис Евгеньевич.

— Дай срок! А почему к Марееву мосту?

— Приятное с полезным совместить. Вчера нижнезаводские приходили, просили там городьбу сделать. Посмотреть бы что там к чему. И ни разу я еще там не был.

— Не возражаю. Чебачишка сейчас там хватает, душеньку рыбалкой потешим. Хотя уха из них не ахти какая, но зато на воздухе!

Уговорились выехать пораньше. Мыларщиков появился у дома Швейкиных верхом на коне, а другого, для Бориса Евгеньевича, вел на поводу. Черенком плетки постучал в ставень. Екатерина Кузьмовна, распахнув створку окна, высунула голову, повязанную ситцевым платком.

— А, Миша! Гляди — казак и казак! Зайди на чашку чая.

— Спасибо. Антонина блинами накормила.

— Заботливая, видать.

— Есть маленько, — улыбнулся Михаил Иванович. Уж что верно, то верно — Тоня у него на особинку.

Швейкин появился улыбающийся, во френче горохового цвета, карманы на груди и по бокам накладные. Взял повод, потянул на себя. Конь игреневой масти, белая полоска на лбу, веселый такой. Вскинул голову, повод норовит вырвать. Но почуял твердую, опытную руку и перестал брыкаться. Борис Евгеньевич вставил носок сапога в стремя и плавно опустился в седло. Екатерина Кузьмовна подивилась — ловко у него получилось.

С вечера погода хмурилась. Ночью прошелестел спорый дождь. А утром выкатилось умытое солнышко. Заискрилась-засверкала дождевая роса на листьях, крышах домов, на придорожной траве. Небо голубело без единого облачка. До Мареева моста решили добираться не через Нижний, а напрямую. Возле гимназии по деревянному настилу копыта отбили лихую дробь — пересекли Кыштымку. Миновали Заречье и, перемахнув через железнодорожное полотно, очутились на Коноплянке. Оттуда до моста недалеко.

У Мареева моста места красивые. Речку Кыштымку запрудила мельничная плотина. Мельница не работала, но сохранилась — со временем ее легко будет восстановить.

Всадники расседлали лошадей, стреножили и пустили пастись. Борис Евгеньевич, расстелив попону, лег на спину и затих. Мыларщиков вырубил длинное сосновое удилище и соорудил удочку. Леска была в три волоска, самая подходящая для ловли чебаков.

— Хочешь и тебе сделаю?

— Охоты нет, — отказался Борис Евгеньевич. — Лови, а я понаблюдаю.

Мыларщиков ловил чебаков, а Швейкин отдыхал. Лежал на спине и вглядывался в немыслимую голубую глубину. Небо! Оно, вроде бы, всюду одинаковое. И в Сибири такое же. Да только не совсем. Кыштымское небо — это небо вместе с Сугомаком и Егозой, вместе вот с этим неповторимым лесом, с речушкой Кыштымкой и многочисленными озерами. Высятся возле завода две горы — Сугомак и Егоза. Торопятся из тайги к нему три мелководные речушки: Кыштымка, Сугомак и Егоза. Текли они сами по себе. Но пришел человек, поставил плотины и обнялись речушки, как родные сестры, наполнили водой пруды и стали проситься на волю. Человек смилостивился, открыл на Верхнем заводе плотину, и заторопилась на северо-восток по заводскому поселку уже только одна речка — Кыштымка. Однако человек решил, что и она не должна течь праздно. И воздвиг плотину на Нижнем заводе, а потом и у Мареева моста. Хотя здесь лишь мельница, но тоже служба, тоже работа. Много рек на белом свете — больших и малых и совсем малюсеньких. Бурливых и спокойных, равнинных и горных. Но мало найдется таких работящих, как родная Кыштымка. Невелика, а работяща. И никогда не капризничает, даже во времена таянья снегов. Работящая судьба выпала и на долю самого Кыштыма. Плавил чугун, медь, делал железо высшего качества со знаменитой меткой «Два соболя», добывал золото, воевал с заводчиками и нуждой, выкорчевывал тайгу, чтобы иметь клочок земли под посевы. Он умел все: и работать, и терпеть, и бороться, и гневаться, и веселиться. Теперь вот учится строить новую жизнь. Трудненько, а надо!

Борис Евгеньевич подошел к Мыларщикову. Чебачки клевали бойко. Только Михаил Иванович закидывал удочку, как поплавок, выточенный из сосновой коры, начинал нетерпеливо приплясывать, отгоняя от себя водяные круги.

— Тяни, чего дремлешь! — упрекнул Швейкин.

— Рано, — возразил Мыларщиков. — Это чебак, он навроде лесного зайчишки — сперва потешится, а потом уж насмелится.

Мыларщиков дернул удочку с подсеком и воскликнул:

— Вот он!

И верно, на крючке болтался серебристый чебак. Извивался, вырваться хотел. Но от Мыларщикова не убежишь — ловок! Чебачишка полетел в котелок, где плескалось уже более двух десятков серебристых ротозеев. Рыбак поправил червяка и снова закинул в запруду.

— Я все хочу спросить, — повернулся Мыларщиков к Швейкину, в то же время не спуская взгляда с поплавка. — У тебя там была женщина?

— А что? — насторожился Швейкин.

— Просто спрашиваю. Не женился ты там?

— И не подвернулась и не думал как-то. — Борис Евгеньевич бросил в воду камешек.