Илья Эренбург - Жизнь и гибель Николая Курбова. Любовь Жанны Ней

На столике парижского адвоката господина Амеде Гурмо стояли ландыши, и они не давали ему сосредоточиться. Следовало бы запретить цветам пахнуть в будничные дни. Цветы ведь мешают занятым людям работать. Это не была пышная корзина, поднесенная богатой почитательницей. Нет, господин Амеде Гурмо был еще молод и никому не известен. Он только начинал свою карьеру. Маленький букетик принесла ему вчера его любовница, Мари, дактилографка «Лионского кредита». И теперь, сидя за рабочим столом, господин Амеде Гурмо все время думал о Мари. Ведь так же пахло тело его любовницы. Мари хорошо придумала: она заставила своего друга неустанно вспоминать о ней. Но конечно, это все же преходящий эффект: как только господин Амеде Гурмо получит хороший процесс и станет на ноги, он немедленно бросит простенькую Мари. Он поднимется на следующий этаж: он вступит в связь с настоящей шикарной дамой, не с дактилографкой, но с артисткой или даже с молодой женой прокурора. Прежде всего нужно выдвинуться. А для этого нужно работать.

И господин Амеде Гурмо отодвинул подальше от себя букетик ландышей. Он взял в руку карандаш. Он сделал умное, проницательное лицо. Но тотчас же он встал и подошел к зеркалу. Ему захотелось проверить, действительно ли он может глядеть вдумчиво и вместе с тем задушевно? Во время процесса огромную роль играет лицо. Завтра у него будет именно такое лицо. Очень хорошо! Он остался более чем доволен. Обладая таким лицом, он может быстро стать самым модным адвокатом Парижа.

Но нужно работать! Господин Амеде Гурмо принялся составлять конспект завтрашней речи. Он разделил ее на три части: опровержение доводов обвинения, собственная версия убийства и, наконец, третья главная часть — социальное, а также психологическое оправдание совершенного акта. Все было обдумано в полном соответствии с правилами классической речи. Паштет готов, не хватает одного: трюфелей. Во всем конспекте не имелось ни одного живого образа, за который можно было ухватиться. Нет, его положительно хотят загубить, всучив ему это дело. Приятно ли выступать на процессе, где все заранее известно, так что вечерние газеты могут смело печатать приговор, не дожидаясь даже телефонного звонка репортера?

Только оправдание могло бы заставить имя господина Амеде Гурмо действительно прогреметь по всей Франции. Но оправдание было бы чудом. Адвокат не пил абсента и не нюхал кокаина, кроме того, он не был Аглаей. Как же он мог верить в чудо? Нет, об оправдании нечего и думать. Снисхождение тоже более чем сомнительно. Если бы у него был другой подзащитный! Если бы добиться от этого кретина каких-нибудь деталей, например рассказа об его детстве: злодей-отец бьет жену и ребенка, подвыпив, ломает игрушку, старенького паяца, ребенок плачет, ребенок прикрывает собой мать. Тяжелая наследственность, страшные воспоминания детских лет. Да, это было бы крупным козырем. Но подзащитный попался исключительный. Лучшего подтверждения теории Ломброзо нельзя найти. Правда, уши с мочками. Но этот взгляд исподлобья, это тупое молчание!..

Тщетно пытался адвокат заставить убийцу сообщить что-нибудь о женщине, с которой тот гулял по авеню Клебер. Ведь нет ничего эффектней романической подкладки. Здесь даже самые суровые присяжные начинают ерзать и сочувственно похрюкивать. Любовь — жажда обладания — преступление — вот остов всех образцовых речей, вошедших в судебные хрестоматии. Если господин Амеде Гурмо не надеется на оправдание, если он не рассчитывает даже на снисхождение, то есть нечто, что может явиться достойной наградой молодому таланту, — это истерики. Как шикарно звучит, когда в газетах пишут: «Речь защитника, произнесенная с большим подъемом, неоднократно прерывалась раздававшимся среди публики плачем». Женские истерики для начинающего адвоката это то же, что цветочные подношения для балерины. Господин Амеде Гурмо может добиться истерик. Правда, он никогда еще не выступал на процессе, где обвиняемому грозит смертная казнь. Его практика ограничивалась кражами со взломом. Но он знает, что ему легко заставить разрыдаться всех дам Парижа. На днях он произнес, например, маленькую речь перед ошеломленной Мари, и что же — Мари разревелась. Одна остановка: у него нет трюфелей. Ни детских воспоминаний, ни романической подкладки, ни христианского раскаяния.

Шесть раз беседовал господин Амеде Гурмо со своим подзащитным. При первом же свидании этот дегенерат начал доказывать ему, что он якобы ни в чем не повинен, что он русский коммунист. Какая глупость! Связь с женщиной, ревность, даже азарт, проигрыши — все это может смягчить сердца присяжных. Но подать зверское убийство под коммунистическим соусом, это же значит даже самых добродушных людей довести до бешенства. Разве не испытывает и сам господин Амеде Гурмо при одном упоминании слова «коммунист» некоторой тошноты? Какие-то тупые жулики, не понимающие, что все на свете устроено логично и хорошо, что надо работать, что надо делать карьеру, пользующиеся депутатскими мандатами для прикрытия уголовных делишек, немецкие наемники, выгнанные из коллежа остолопы, дезертиры, трубочисты! И когда подсудимый попросил адвоката сообщить весьма подозрительные вещи коммунистам в Москву, господин Амеде Гурмо возмущенно оборвал его. Долг адвоката, профессиональный долг — способствовать оправданию даже заведомо виновного человека. Но это не значит, что он должен предавать свое отечество и содействовать осуществлению преступных замыслов. Нет, на это господин Амеде Гурмо никогда не пойдет! Выслушав отказ адвоката, подсудимый замолк. Пять раз приезжал к нему адвокат. Убийца молчал. Тогда господин Амеде Гурмо окончательно убедился в его глупости. Он явно путал адвоката с прокурором. Он хотел втереть ему очки, он припутывал к делу какие-то несуществующие коммунистические убеждения, увидев же, что адвокат не клюет, озверел и замолк. Ужасно получить для дебюта такой процесс.

Теперь понятно, почему, составляя конспект речи, господин Амеде Гурмо волновался. Показание слепой? Хорошо. Вопрос о пальто? Великолепно. Два-три пикантных момента. Потом безупречные доводы прокурора. Что же дальше? Где же трюфеля? Где же истерики, черт возьми? Вначале карьеры важен каждый шаг. Ведь это бой, где нельзя терять ни одной минуты. Пройдет год-другой, к нему привыкнут, как к мелкому адвокатику. И тогда что бы ни случилось, какого бы ни добился он сверхъестественного вердикта, все только насмешливо улыбнутся, как улыбаются, видя водовозную клячу, которая пробует мчаться рысью. Тогда все будет потеряно. Завтра большой день. Завтра крупная ставка. Нужно работать!..

Господин Амеде Гурмо грыз карандаш. Он рисовал на чистом листе бумаги елочки. Ему было трудно работать. Ко всему что-то отвлекало его. Мари должна прийти в восемь вечера. Она очень пикантна, когда стыдится раздеваться и прячется за гардины. Но почему же он думает о Мари? Он ведь составляет план. Ах да, эти ландыши!..