Борис Изюмский - Чужая боль

Он питал полнейшее презрение к холоду: даже зимой спал с открытой форточкой: «принципиально» в сильные морозы не носил перчаток, и поэтому руки у него были красные, шершавые; вел бои с матерью по поводу кальсон. («Не надену! Это свыше моего достоинства».)

Он не боялся высоты, неуклюже, но отчаянно лез по отвесному валу, цепляясь за малейший корень, торчащий из земли. Как-то, еще в первые месяцы появления Сережи в доме Кирсанова, Виталий Андреевич завел разговор о спорте.

— Сожми кулак, — предложил он Сереже. — Ну вот, ты сжимаешь его, как девочка: большой палец кладешь поверх указательного. И походка у тебя не бравая, а какая-то развинченная, даже садишься на дивам боком…

— Неправду! — вспылил Сережа. Он именно так И сказал: «Неправду».

— Нет, правда. Ты выслушай меня спокойно, не думай, что я хочу унизить тебя или оскорбить. Мне хочется, чтобы ты был парнем, а не (чуть было не сказал «бабушкиным внучком», но вовремя остановился)… кисейной барышней.

— Я и не кисейная барышня! — строптиво мотнул головой Сережа.

— А ну, согни руку. Ну, разве это мужские мускулы! Каким спортом ты серьезно увлекаешься!

Сережа молчал.

— Нет, ты подумай хорошенько: как стать юношей!

Самолюбивый мальчишка, видно, намотал этот разговор на ус, бегал в спортивную школу и явно менял свой облик.

— Ты меня действительно любишь? — вдруг спросил Сережа, отведя глаза от Дона и вглядываясь в лицо Виталия Андреевича. Ну, это было из «той оперы», времен женского окружения.

— Действительно.

— Не ошибаешься!

— Нет.

— На каком я месте!

— То есть!

— Ну, вот мама — на первом, потом, наверно, — Василий, а я!

Виталий Андреевич усмехнулся:

— Делишь с мамой первое место.

— Это правда! — Глаза мальчишки лучисто засияли.

— Абсолютная…

— Твой Василий когда приезжает!

— Завтра.

— Интересно, какой он! — задумчиво сказал Сережа и почему-то помрачнел.

Но Василий прислал телеграмму, что планы изменились и он летит прямым рейсом в Ленинград.

Сережа видел, с какой горечью прочел эту телеграмму отец. Но бодро сказал:

— Жаль! Василий не сможет заехать. Ну, ничего, в другой раз познакомитесь.

И Раиса Ивановна искренне огорчилась, но подумала: «Кто знает, какой была бы встреча!». Ведь он ни разу не написал ей хотя бы слово благодарности за те бесчисленные посылки, что она ему отправляла.

Да разве дело в словах….

Виталию Андреевичу в эту ночь не спалось, Он тихо оделся и спустился вниз, к Дону. Река походила на безлюдную дорогу. Холодное небо сверкало синими огнями. С тихим шелестом падали, покачиваясь, листья. Казалось, они осыпаются все разом, устилая землю золотистым ковром.

Вспомнилась другая такая же ночь — в их селе Песчанке, на Саратовщине. Его мать умерла, когда ему было два месяца, и воспитывала его добрая, самоотверженная женщина — фармацевт Дарья Семеновна. Однажды ночью, ему тогда уже было, как Сереже, лет четырнадцать, он проснулся от ощущения, что за окном идет дождь. Прокрался в сад — и увидел: под беспощадным небом вот так же осыпались листья. Еще накануне небо было ласковым, звезды казались близкими… И вот светили холодно, отчужденно взирали на мир, словно строго о чем-то вопрошали его.

Давно нет в живых мачехи Дарьи Семеновны, и сам он стал отчимом, а Василий оставил в сердце новую ссадину.

«В чем состоял просчет мой, как отца! — снова и снова спрашивал он себя. — Видно, слишком скупо шел я тогда на душевное сближение с Василием. Вот Дарья Семеновна, та щедро отдавала пасынку свое тепло. Я же не был по-настоящему духовно близок с Василием. А только это делает отца отцом. Очень важно хотеть им быть. Вероятно, отцовство — тоже талант, не каждому данный. Разве дело в бесчисленных нотациях и рявканье! В неистребимой склонности человека к нравоучениям, воспитанию других: жены, детей! В том, чтобы превознести свой „положительный опыт“, сделать замечание, выразить недовольство! Как легко превратиться в ворчливого придиру. А надо и здесь обращать взгляд на самого себя. Истина старая и вечно новая — учить примером…»

Да, Василия он упустил… Иначе не было бы у того уверенности, что мир только для него, и только его собственное состояние созвучно настроению окружающих. Он бы не стремился выжать все, что можно, из бабушки, матери, отца и непременно приехал…

Сережа уже часа два возился в своей «экспериментальной мастерской». Так назвал он кладовушку возле кухни, куда, с благословения мамы, притащил когда-то старый трансформатор, куски фанеры и паяльник.

Сооружения из консервных банок, разобранных ходиков и бывших в употреблении предохранителей были начальной продукцией этой мастерской. Виталий Андреевич купил Сереже набор инструментов, добыл листовой дюраль, резину для колес, помогал мастерить радиоуправляемую модель самолета «Оса». Но кустарщина кончилась, когда Сережа записался в городской кружок юных ракетчиков и стал часами пропадать «на космодроме Звездного городка».

Теперь мастерская стала играть чисто подсобную роль.

Время, когда Сережа годами собирал деньги на покупку микродвигателя и запрашивал Союзпосылторг, можно ли приобрести реактивный двигатель, осталось далеко позади.

В «Звездном городке» руководитель кружка инженер-конструктор Павел Иванович учил ребят делать чертежи корпусов ракет, разрабатывать «топливо», проводил с ними замер высоты полетов тех ракет, что они строили, составлял разные графики.

Они даже запустили в небеса лягушку, и эта путешественница вполне благополучно приземлилась на парашюте.

У них в «Звездном городке» появился свой «генеральный конструктор» — Федор Громов из девятого класса и «главный теоретик» — очкарик Платоша из Сережиного класса. Ну этот — прямо восьмое чудо света: лоб шишковатый, между бровей, как у мыслителя, пролегла глубокая морщина.

Физику, химию, космонавтику Платоша знает, как бог.

Вот обещал прийти в 18.00, значит, через десять минут будет. Точность — его первейшее качество.

Сережа подошел к окну. Небо заволокло синими тучами. Он включил свет. В это мгновение луч солнца прорвался сквозь тучи, и показалось, что ярче вспыхнула лампочка в комнате.

Родители пошли в театр Горького смотреть какую-то «Хитроумную влюбленную». Интересно, ему с Варей это подойдет! «Глупо в космический век придерживаться мерок века паровозов, когда писалось „Детям до 16 лет…“ Мы теперь созреваем раньше, и можно было бы писать; „До 14 лет…“»

Раздался условный звонок: два коротких, один длинный и снова два коротких. Платоша!

Он пришел не один, а с Венькой Жмаховым из седьмого «Д». У Веньки подвижное, белокожее, с хрящеватым носом лицо, язвительная складка губ. Волосы на голове всегда такие, будто он недавно выкупался, а обсохнуть толком не успел. На тонкой шее перекатывается классический кадык. По поводу этого кадыка Венька сам острит: «Мне бы петь, но я умею только кукарекать» — и действительно здорово выводит петушиные рулады. Юркого, неугомонного Веньку вся школа чтит как острослова и знатока истории. Он вышел победителем даже на городском конкурсе юных историков, заработал путевку для поездки в ленинградские музеи.