Борис Изюмский - Чужая боль

Самолет снова дал очередь. Змея зашипела, показывая загнутые назад зубы, и пугливо свернулась.

Может быть, именно этот испуг змеи вызвал у Авдеева яростную вспышку гнева. Все клокотало в нем: доколе будет он ползать на брюхе по своей земле, вжимать голову в плечи!

Он перевернулся на спину, достал из сумки три патрона с черными носиками и выстрелил в низко кружащий самолет.

Привычный толчок приклада в плечо успокоил. Руки перестали дрожать. Выпуская вторую пулю, Авдеев всей страстью борющегося, всем телом своим проводил ее в темное воющее пятно. Там что-то вспыхнуло. Самолет еще оглушительнее взвыл, резко пошел вниз, врезался тупым носом в землю, и она тяжко вздрогнула.

Авдеев вскочил на ноги, сорвал с головы пилотку, хлопнул ею оземь, исступленно закричал единственной свидетельнице боя:

— Сбил! Видала! Сбил!

И прежде, чем побежать к дымящейся груде, еще раз победно и снисходительно взглянул на змею.

Огневые позиции нашей батареи расположены были на горе, которая называлась Сахарной Головкой: белесый конус ее выглядывал из зеленой поросли.

Отвесные скалы делали нас почти недоступными для неприятельской авиации. Гора была изъедена ходами сообщения, уступами, укрытиями, выдолбленными в неподатливом камне. Когда обстановка позволяла, мы навещали соседние батареи.

На этот раз к нам в гости заглянул капитан Бахрушин из второго дивизиона.

Вряд ли ему было более двадцати пяти лет, но он носил светлые густые усы, к пушистым кончикам которых то и дело нежно притрагивался ногтем мизинца, словно проверяя, на месте ли они. Артиллерийская фуражка его была щегольски сдвинута набок, а на груди висел превосходный бинокль без футляра.

С капитаном пришли двое моряков и невысокая девушка.

Поздоровавшись, Бахрушин сказал, обращаясь ко мне:

— Познакомься, комбат, землячка твоя — Мария, — и мне показалось, он заискивающе посмотрел на девушку.

Она не протянула руки, не улыбнулась, только внимательно оглядела меня спокойными, несколько суровыми глазами и не спеша перевела их вниз, где неясно проступал город у моря.

— Я здесь в школе училась… четвертой, — сказала она, ни к кому не обращаясь.

— Так мы соседи! — обрадовался я этой встрече с прошлым. — Я силикатный техникум окончил…

— Техникум рядом с нашей школой, вон стены остались. — Девушка села на ящик со снарядами.

Война огрубила ее: обветрилось лицо, потрескалась кожа на руках, солдатская гимнастерка, казалось, сдавила тело. И все же она была хороша, даже красива. В каждом жесте, повороте головы, взлете руки, откидывающей темно-русые волосы, в том, как, усаживаясь, она подобрала грубую юбку, чувствовалась мягкая женственность.

Возможно, взятые отдельно, черты ее лица и не были достаточно правильны: овал лица слишком крут, вырез ноздрей резковат, щеки скуласты, Возможно… Я почему-то представил Марию в расшитой украинской кофточке с короткими рукавами, ее сильные руки, и этот образ был до того навязчив, что разговор у нас не клеился. Увидя, какое она произвела на меня впечатление, Мария усмехнулась. Я почувствовал себя задетым и подчеркнуто безразлично стал смотреть на море.

Зато соловьем заливался, играя густым, гибким голосом, прислушиваясь к нему с видимым удовольствием, капитан Бахрушин:

— Когда знаешь, что завтра, может быть, тебя не станет, а сегодня вот такой вечер, хочется поменьше рассуждать…

Бахрушин, ища поддержку, выразительно посмотрел на Марию. Она резко свела на переносице темные брови, запрокинув руки за голову, откинулась назад, на невысокую насыпь, словно подчеркивая несогласие и независимость.

А морской вечер плыл над утихшим городом, у маяка Дооб грудились тучи, похожие на горы с медно-розовым гребнем и синими покатыми боками.

Солнце, уходя за Мархотский хребет, бросало прощальные лучи в бирюзовую бухту. На черно-синей груди горы Колдун, клубясь, укладывались на ночь седые тучи. Прозрачную тишину только изредка нарушала проснувшаяся цикада. Проверещит одиноко, словно детская рука проведет несколько раз пилкой по фанере, — и снова тишина. Не шелохнутся акации. И если бы не груды щебня, не пробоины в молу, не омертвелые развалины Новорэса, предостерегающе поднявшего к небу пальцы-трубы, могло показаться, нет никакой войны, город готовится ко сну, убаюкиваемый едва слышным морским прибоем.

— Говорят, если к вечеру на Колдуне собираются тучи, — задумчиво сказала Мария, — назавтра будет непогода. — И, энергично тряхнув головой, будто желая освободиться от навязчивой мысли, предложила: — Давайте споем!

— Давайте! — с готовностью откликнулся Бахрушин и вкрадчиво позвал: — Идите сюда, Маруся, садитесь рядом.

Можно было подумать, девушка не расслышала его приглашения. Она приподнялась, опираясь на руку, запела приятным несильным голосом;

Песня вплеталась в оранжевые облака и на них уплывала к Малой земле, голубыми камешками падала в Цемесскую бухту. Мягко, как вечерний прибой, вторил хор мужских голосов. Особенно старались морячки, пришедшие с капитаном. Один из них — Петр, маленький, коренастый, с добродушно приплюснутым носом и без двух передних зубов — так выводил верхние ноты, что даже вытягивал шею, даже привставал с камня. Песня, оторвавшись от губ, долго еще плыла над морем. Петр вскочил и, глядя на Марию благодарными глазами, воскликнул восторженно:

— Хорошо, Марусенька, спасибо!

Она ласково поглядела на него, стала шарить рукой по земле, разыскивая свою пилотку.

…Солнце зашло, и вечерняя прохлада становилась ощутимой. Даже деревья на склонах гор озябли и, словно набросив плащ-палатки, дремали. Смотрелся в море месяц меж чернеющими мачтами потопленной «Десны».

Капитан Бахрушин поднялся.

— Пора, — произнес он, энергично расправляя гимнастерку.

Мария продолжала неподвижно сидеть.

— Пошли, Маруся, а то в санбат опоздаете, — повышая голос, сказал Бахрушин, протягивая руку, чтобы помочь ей.

— Я сейчас не пойду, — медленно ответила девушка, — я еще с земляком побуду. — Она вызывающе пересела на бурку, которую я и после перевода из кавалерии возил всюду за собой и на которой сидел сейчас.

Бахрушин процедил оскорбленно:

— Будьте здоровёньки, — и, резко повернувшись, надвинув фуражку на лоб, пошел к своей батарее, сопровождаемый молчаливыми тенями моряков.

Как только высокая тонкая фигура Бахрушина скрылась, Мария опасливо отодвинулась от меня и, обхватив руками колени, слегка раскачиваясь, долго глядела молча вдаль.