Евгений Емельянов - Хорошие люди

— Конечно.

— Во! Игорь Нетто почти с угла штрафной площадки зафенделил…

— Вратарь думал, что он хотел прострелить вдоль ворот, приготовился перехватить мяч, а Нетто — бах! — и в сетку.

— Ха-ха! — еще больше оживился милиционер. — Неплохо, а? А второй гол? Это же красавец, а не гол, это мечта, которую подают в гарнире из двух очков. Через себя! В падении! Говорят, скоро и мы сможем смотреть по телевизору…

Динамик ожил:

— Дежурный милиционер, зайдите в комнату матери и ребенка. Повторяю…

— Сиди здесь, я сейчас! — И представитель власти исчез.

Станислава удивило поведение милиционера, но не настолько, чтобы можно было ахать и разводить руками. Наверное, настоящие болельщики немного… необычны. Они другие люди. Всегда приятно поговорить с человеком, который болеет за ту же самую команду, что и ты.

Представитель власти вернулся:

— Сидишь, Станислав? Молодец. Давай, беги за билетом, скоро поезд придет. Ты, кажется, собирался куда-то ехать? Я видел, как ты изучал расписание поездов, и удивился, что ты смотришь именно это расписание, а не другое… Станислав, будь другом, езжай домой! И без фокусов. Впрочем, я тебе верю. Деньги есть? И плюнь ты на всякие неприятности, настоящий спортсмен должен быть выше. Согласен?

— Согласен, — ответил Станислав.

Потом пришел поезд. Станислав поднялся в вагон, и дежурный милиционер на прощанье крикнул:

— Послезавтра репортаж из Тбилиси!

Поезд тронулся.

Станислав грустно смотрел в окно.

Ему не хотелось думать о том, что ждет его дома. Он знал, что его ждет и… не хотел думать об этом. Он думал о милиционере, с которым можно было бы легко подружиться. Жалко, что Станислав так и не узнал его имя. Теперь в каждом человеке в милицейской форме Станислав будет видеть болельщика и очень хорошего человека.

Часа три шел до села пригородный поезд. Минут пять он стоял на станции «Роща», и Станислав переживал соблазн выскочить из вагона и побежать в Дементьево, к Любови Матвеевне. Но он преодолел этот соблазн ради тамбовского милиционера.

Во второй половине дня Станислав вошел в дом, в сенях его увидела бабушка Варвара:

— Ты вернулся? А отец поехал за тобой в Дементьево. Ну, заходи, заходи… Господи боже мой…

— Я не был в Дементьево.

— Не был в Дементьево? Где ж ты был?

— В Тамбове.

— Что? Где? Час от часу не легче… Как же ты туда попал?

— Поездом.

— Но ведь в Тамбове… Да ведь там ни одного знакомого нет. Где ты ночевал?

— В одном доме, — предвосхищая новые вопросы Варвары Петровны, Станислав сам спросил: — Горячая вода есть?

— Вода… Воды нет, но скоро будет, долго ли нам, печь вон как полыхает… Искупнуться хочешь? А может, баньку истопить? Нет? Ну, ладно, и бог с ним, съездил, прокатился — и хорошо, вернулся — и слава богу. А отцу твоему тоже полезно проветриться, полезно освежить голову. Моду взял — детей уродовать.

Так состоялось возвращение Станислава в родной дом.

Пришел с улицы Юрка, просунул голову в дверь:

— Баба, скоро будем обедать? — увидел старшего брата, взвизгнул: — Стас! Ты прибежал? Так быстро!

— Вот так.

Отец вернулся на другой день. Станислав сидел и читал книгу «Все о футболе», когда услышал голоса во дворе. «Не надо было тебе мотаться, говорила ведь», — сказала бабушка Варвара. — «Его нет там!» — ответил злой голос отца. — «Куда он мог деться? Вон дома сидит, книжку читает…» — «Как дома! Прибыл, что ли?»

Станислав услышал тишину, которая наступила после этих слов, затем поочередно захлопали все двери и в горнице послышались шаги отца. Он не снял сапоги. Он не снимал их только тогда, когда был сильно взволнован и зол. Он вырос перед Станиславом и молча воззрился на него гневными щелочками-глазами. Станислав ответил отцу смелым взглядом.

Не здороваясь, отец скривил губы:

— Ну? Что скажешь?

— Мне нечего говорить.

— То-то и оно. Путешественник! Где шлялся?

— В Тамбове был.

— В Там-бо-ве? — протянул Клавдий Сергеевич недоверчиво. — Молодец. Веселую жизнь нам устроил. Обиделся, видите ли!.. Если я начну по каждому пустяку обижаться, всей твоей жизни не хватит свою вину загладить. Сопляк!

— Не ругайся, отец!

— Не нравится? Всех взбаламутил, убег куда-то на ночь глядя… — Отец сделал паузу, откашлялся и более спокойным тоном продолжал: — Чего ты добиваешься, Станислав? Никак понять тебя не могу. Давно уже наблюдаю за тобой, но у меня вот здесь, — он постучал себя по лбу пальцем, — не укладывается, что ты за человек. Сказать тебе, чего я думаю?

— Скажи.

— Я думаю, что ты заучился. В нашей семье никто так долго не учился, кроме матери. — Мать — ладно, она женщина, но ты-то, ты! Ведь ты уже вон какой вымахал, выше отца, а все продолжаешь гонять мяч да всякие фокусы выкидывать. — Отец, кажется, успокоился до конца. Он прошелся по комнате, а потом решительно сел на диван. — Давай, Станислав, поговорим с тобой по-человечески, не будем психовать… Хоть у тебя вообще нет социальной почвы для психования.

Станислав повернул голову, только кивнул, как бы желая слазать, что он готов серьезно поговорить с отцом и что у него действительно нет «социальной» почвы.

— Я в твои годы, — продолжал Клавдий Сергеевич, — работал уже на консервном заводе в Исфаре. Я был вполне самостоятельным человеком… со всеми вытекающими отсюда последствиями. Ты следишь за моей мыслью? — Он начал говорить «интеллигентным» языком, и это означало только, что теперь отец не столько воспитывает сына, сколько любуется собой. — Почему я говорю: со всеми вытекающими отсюда последствиями? Да потому только, Станислав, что уже тогда, работая на консервном заводе, я наравне со взрослыми отвечал за все, что делал сам: за количество и качество, за прогулы, если таковые были, и за многое тому подобное.

Отец сел на своего любимого конька, и теперь только кто-то третий мог заставить Вахтомина замолчать или переменить тему. Бабушка Варвара заглянула в комнату, пытливо скользнула по лицам Клавдия Сергеевича и Станислава, спросила:

— Обедать собирать, что ли?

— Собирай, матушка, потихоньку. — Дождавшись, когда старушка уйдет, отец продолжал свою мысль: — Человек, Станислав, становится взрослым не тогда, когда бежит из дому, а тогда, когда он в силу многих обстоятельств начинает следить за своими поступками и всякими другими действиями. И тогда он вот этой штукой осознает, — отец снова постучал себя по лбу, — что он делает хорошо, а что — плохо.

— Ты сам грозился выгнать меня из дома, — напомнил Станислав.

— Я грозился! Я грозился! Так ведь мы с тобой очень горячими были оба. Что ж, я тоже не без греха, но и меня можно понять. Я тебе не дядя чужой…

Некоторое время Станислав был уверен в том, что отец заведет пустопорожний разговор из тех, к каким все в доме давно привыкли. В этих разговорах всегда присутствовали активная (отец) и пассивная (сын или бабка) стороны. Активная сторона убеждала, возмущалась, советовала, печалилась, доказывала аксиомы, пассивная — молча кивала головой, изредка раскрывая рот, чтобы сказать короткое «да», «ага», «понятно», «сделаю», «согласен», «само собой» и т. д. Некоторое время Станислав был уверен в том, что и сейчас отец ведет такую «воспитательную» беседу. Станислав нетерпеливо дожидался конца этой беседы, и после отцовских слов: «Я ведь тебе не дядя чужой» ждал фразы: «Ну, ладно, пошли в горницу, обед стынет». Но вместо этого отец сказал: