Владимир Мирнев - Нежный человек

– А как же ты, Алеша, даже руки не протянешь и не скажешь «здравствуй»? Зазнался или как? – спросила Мария и тут же с улыбкой подумала, какой смешной, неловкий человек оказался Коровкин. А в первый раз, когда увидела его, подумала, что перед нею прожженный московский волк, разбитной малый, которому палец в рот не клади. – А навроде мы не чужие, а знакомые, Алеша Коровкин. А и чего ж ты такой хмурый? Как будто потерпел серьезное поражение на всех беспросветно фронтах? Чего ж молчишь?

– Я не молчу. Душа моя говорит мне: больно.

– Что же тогда делаешь? – засмеялась Мария.

– Да вот ищу… – отвечал Коровкин.

– Синтез ищешь? – спросила Мария весело, не ожидая, что так приятно будет с ним говорить. Только чуть не убежала от мастера Коровкина, а сейчас уже хотелось расспрашивать, смешить его. Коровкин улыбался, но глядел на нее грустно, не понимая и не принимая шуток. В нем жило желание, пугавшее его, – желание любить. К нему приходили мысли: он давно влюблен в Машу. И в нем, человеке, лишенном, как ему казалось, всяких предрассудков, почти помимо его воли оживало боязливое предчувствие, что если он, отвергавший расположение женщины, полностью и до последней черточки осознает свою любовь, то наверняка погибнет, так как Мария Дворцова, которой он, безусловно, не достоин, не сможет полюбить его. Тогда жизнь для него закончится. С приходом этой мысли он стал бояться Марии. Он будет жить иллюзией, которая подчас больше помогает и заманчивее призрачной реальности – несостоявшейся любви, которая ведь всегда будет при нем жить, никто ее не отберет, эту любовь. Лучше жить с прекрасной иллюзией, чем с ужасной реальностью.

Он ждал, вот сейчас Мария скажет, смеясь и совсем не волнуясь, что не любит замухрышку Коровкина, человека с такой жалкой фамилией, с такой некрасивой физиономией, и навсегда лишит его иллюзий. Если бы Маша зимой, во время его болезни, не приходила! Именно в то посещение запала мысль, что Мария полюбит его. И Алеша Коровкин грезил о любви, которая раньше вообще для него не существовала, раньше о женщинах Коровкин имел свое собственное мнение.

Мария направилась из ГУМа, а за нею, не желая того, Коровкин. Они прошли по Красной площади, свернули в Александровский сад, остановились у могилы Неизвестного солдата, посидели на лавке под липами.

– А ты, Алеша, комнату свою больше, наверное, не убирал? – спросила Мария, задумчиво глядя на проходивших мимо людей.

– Я? Я? Я-а? – спросил Коровкин, растерявшись от ее вопроса.

– Ты.

– Нет. Не успел.

– Так чего же получается, я должна сызнова к тебе идти и бесплатно трудиться на тебя, – засмеялась Мария, откидываясь на спинку и видя, что рядом сидящие старички заинтересованно посмотрели на нее. – Ой ли, стоит ли ходить к тебе убирать, надо еще посмотреть на твое поведение. А то если по женщинам слоняешься, с Шуриной до сих пор враждуешь, то не пойду. А вот скажи, обо мне думал ли хоть разочек? Ждал ли меня, скажи?

– Не хочу, – отвечал Коровкин. – Ты знаешь о страданиях Орфея? Не знаешь. Он страдал, потому что не мог жить без Эвридики!

– Почему?

– Потому что любовь для него – это жизнь, – продохнул Коровкин.

– Ой ли, а чего же не бывает? – лукаво допытывалась Мария.

– Такое бы дело – хорошо, – отвечал Коровкин, замечая, как менялись глаза у Маши, когда она посмотрела на него. – Скажи, а у тебя волосы натуральные? Такие волосы были у Эвридики.

– Волосы у меня натуральные, – ничего не значащими словами отвечала Мария, глядя на Коровкина, и тут наклонилась к нему и воскликнула: – Ой, волосы у тебя седые!

– Умственные способности проявляются у человека, обладающего большой интеллектуальной силой, и эта способность вырабатывает фермент, который ускоряет седение волос, – сказал Коровкин, с облегчением чувствуя, как к нему возвращается способность говорить умно и так, как он хочет, бросаться замысловатыми словечками, подчеркивающими его способности выражаться мудрено, складно и даже непонятно. – А ум настоящий есть результат деятельности внутреннего синтеза некоей внутренней секреции человека с космическими циклами. Биоритмы космоса! Аплодисменту нету!

Мария поднялась и пошла по аллее, а вслед за нею – повеселевший Коровкин, минуту назад сделавший вывод, что жизнь, оказывается, несмотря ни на что, продолжается. Он брел рядом, глядел на липы. У него даже походка изменилась, так подействовали слова Марии, то есть это был прежний Коровкин. Она поглядывала на него, думая совсем о другом, о том, что если бы не узнала о женитьбе бывшего мужа Василия, то ей было бы спокойнее и лучше. Неужели так устроена жизнь, что человек может полюбить, а потом разлюбить? Мария часто себя спрашивала: а любила ли она по-настоящему Василия? И отвечала: нет. Так почему же тогда так тронула и возмутила его женитьба? Он же не любил ее никогда! Значит, если бы любил, страдать стало легче?

– О чем ты думаешь? – спросила Мария, глядя себе под ноги на асфальтовую дорожку, и мелкие камешки, словно зернышки, рассыпанные по асфальту, мелькали перед ней.

– Я думаю о голосе Орфея, когда он пел. Говорят, что Орфей семь месяцев рыдал под скалами на заброшенном берегу реки Стремона и снова и снова воспевал свою печальную судьбу, и, слушая пение, смягчались тигры и умилялись крепкие дубы.

– Жалко его. Скажи, а ты мечтал пожить великим человеком хоть один день.

– У меня другие мысли теперь и другие обязательства.

– Какие же? – спросила тихо Мария, догадываясь, что он скажет что-то необычное.

– Полюбить тебя – вот мои обязательства.

– И удалось?

– Давно.

– Как давно? – спросила торопливо Мария.

– Зимой, если помнишь, – отвечал убито Коровкин, вспоминая те счастливые минуты, как что-то давнее и недоступное.

– Скажи, Алеша, чего тебе во мне нравится, только честно, не нужно мне врать и говорить красивые слова. Мы с тобой не в том возрасте.

– Все, – отвечал Коровкин.

– Как все? – засмеялась Мария. – Ну знаешь, так говорят, когда ничего не нравится. Ты скажи точно, скажи честно.

– Лицо твое, – начал Коровкин. – Руки твои. Ноги твои. Ты мне нравишься. Голос, волосы, воздух, которым ты дышишь, слова, которые ты произносишь.

– Чего мужчины помешались нынче на ногах, на волосах? Если б ты видел ноги у Верочки Коновой!

– Видел, – сознался Коровкин.

– Произведение искусства, а не ноги! – воскликнула Мария.

– Произведение искусства может не нравиться, – промямлил Коровкин.

– Значит, ты ничего не понимаешь в женщинах, Алеша, раз такое мне плетешь. Ноги, волосы… Да на кой тебе ноги, волосы? – фыркнула Мария, считавшая, что главное у женщины, как у всякого человека, – умная голова.

– Я сказал – все, – буркнул Коровкин, останавливаясь и беря Марию за руку, до которой совсем недавно боялся дотронуться, и рука оказалась такой податливой. Алеша взять-то за руку взял, да подумал, что идти вот так, держась за руку, хотя и приятно, но неловко, и тогда он поцеловал руки – одну, потом другую.