Владимир Мирнев - Нежный человек

– Алеша, ты не принц, а я не принцесса, – проговорила быстро Мария, устремляясь в другой конец сада, лишь бы поскорее уйти с глаз людей, которые видели, как Коровкин целовал ее руки.

Солнце уже село; на вершинах деревьев и на башнях Кремля лежали розовые пятна закатного света; верхние слои воздуха над городом еще лили на землю густые закатные краски. Здесь, в саду, среди деревьев, в мягком полусвете, не спеша ходило множество людей, и в их молчании, разговорах чувствовалось какое-то удивительное согласие с природой, которая так нежно, с такой преданностью источала запахи, играла цветами, добросовестно создавая уют. Как изумителен вечер, как прекрасно все кругом.

– Ты, я помню, хотел стать великим человеком, – засмеялась она. – А уж великий человек нашелся бы что сказать. Сколько воды убежало, а он все еще не великий.

– Я не стать им хотел, а желал побыть в его шкуре один день, – отвечал Коровкин. – Один день пожить, и больше не надо. И я все понял. У меня большая задача передо мною. Не хватает одного – любви. Твоей любви. Маленький человек может стать великим, дай ему крылья.

– Простому человеку, думаешь, лучше?

– Так оно и есть. А вот любят, Машенька, все одинаково, поверь моему слову, я тебе точно говорю.

– Не скажи, Алеша.

– Я считаю, любить надо, как великий любит, и любить не надо, как маленький. Любовь-то на земле занимает в экологической пирамиде человеческих чувств высшее звено.

– А я с тобой не согласна, – игриво отвечала Мария, а умом и сердцем чувствовала, что не может не согласиться с Коровкиным: чувства у человека, если они подлинные, обязательно большие и красивые.

– А я думаю, ты права, конечно, – сказал Коровкин, осторожно беря ее за руку и стараясь идти в ногу.

Мария поглядывала на Коровкина: «За что он меня любит? Он, видимо, как все мужчины, говорит одно, а делает другое».

– Скажи, Алеша, а птица невидимой красоты живет в твоем необозримом мире?

– А ты как думаешь?

– А как тебе кажется? Живет или не живет? Только говори свои мысли вслух?

– Живет. У кого она, Машенька, может еще жить, как не у тебя? Ты посмотри на себя, ты так и светишься, и сквозь тот свет я вижу твою птицу, которая летает, летает, ласково машет крыльями и зовет к себе. То, Машенька, мой идеал, который зовет к себе, идеал женщины. Ты моя Эвридика. И для меня ты, Машенька, самая и самая первая на земле. Что делать с собой, я не знаю. Я, мое солнышко, о тебе старался не думать. Но не могу. Вот. А как ты, Машенька, обо мне думаешь? – спросил Коровкин.

Мария рассмеялась.

– Я помню, как ты говорил, что император Цезарь-Коровкин очень даже неплохо звучит. Помню твою тщеславную замашку на такую высоту, что, вниз если падать, разбиться можно. Вот тебе и «моритури тэ салутант», дорогой Цезарь!

Они брели к метро и говорили, и так стало тихо кругом, что Мария оглянулась, будто сплошной поток автомобилей не исходил монотонным гулом, выбрасывая в воздух облака гари. Она прислушалась. Нет, гул не нарастал. А потоки автомобилей, захлестнувшие улицы города, неслись, и каждый – к своей цели. Коровкин и Маша остановились возле грота у зубчатой стены, о котором ходят слухи, что в нем бывший царь Константин, познав горе человеческое, хотел повеситься, умывал свое лицо, и вот однажды ему открылась страшная картина: будто в обрамлении черного круга всплыла на поверхность черная голова и предсказала царю страшную картину гибели царского рода.

– Вот видишь, какой красивый гротик, – Мария показывала на сооружение из камней, призывая и Коровкина полюбоваться. – А тебе не кажется, что Маша звуком похожа на Алеша? В начале «М», а потом «А».

И тут Мария рассмеялась, и все, кто ходил вокруг в тени аллей, под сводами деревьев, оглянулись на ее звучный смех и удивились, глядя на ее распущенные волосы. А Мария не замечала своих пышных волос, а если бы заметила, тотчас бы убрала их под сбившуюся косынку. Воздух тонко струился вверх, покидая темную землю и стремясь к крохотным облачкам, в задумчивости плывшим над городом. У нее так прозвенело в душе от тихого, таинственного вечера, что она почувствовала в самой себе удивительное чувство, когда кажется, что ты летишь.

– Алеша, давай полетаем, – сказала дрогнувшим голо-, сом Мария, беря его за холодную руку, и этого жеста оказалось достаточно, чтобы та необыкновенная легкость, свойственная людям, остро ощущающим отобранные у них когда-то природой крылья, появилась у Коровкина. Он пошевелил плечами, как бы чувствуя за своей спиной некие отростки крыльев. – Смотри, какой вечер! Смотри, как красиво! Помнишь, мы с тобой летали зимой? Помнишь? А теперь-то лето! Смотри, смотри кругом!

В тот самый момент, стоило им поближе подойти и ступить на ничем не примечательный камень, до которого не доходил ни один из людей, ищущих красоту, как Мария ощутила страстное желание взлететь. Душа ее так и рвалась вверх. Она взволнованно глядела на Алешу с таким желанием пронестись над деревьями, городом, людьми, что и Коровкин проникся тем же самым желанием, его окутала та же страсть, и он обхватил Марию за талию, что-то ей прошептал. И в тот же миг сердце Марии так и рванулось из груди. Так явственно было ощущение полета. Вот они легко и стремительно взмыли вверх, пронзая дурманящую атмосферу подлипового мира Александровского сада.

«Вслед за своим сердцем стремлюсь, – подумала с необъяснимой гордостью и радостью Мария. – И мастер со мною, торопится за моим сердцем».

У нее закружилась голова – словно в полете, и она, боясь упасть, поспешно спустилась со ступенек, присела на лавку, закрыв лицо руками, но ощущение полета не проходило, ей все казалось, что она летит, и не одна, а с Коровкиным. Мария чувствовала себя необыкновенно, было такое ощущение у нее, словно она давно летает и ей не привыкать. Вот она, откинув слегка руки назад и открыв от изумления рот, стремилась вперед, и волосы ее засветились ослепительным белым светом в лучах заходящего солнца. Встречные потоки воздуха мягко и плавно обтекали их. Коровкин от волнения обронил свою кепчонку и все старался подпрыгнуть, как будто хотел сесть на невидимого коня. А Мария ликовала. Вот они уже над городом и видели, как по земле ходили люди, двигались черные автомобили; отсюда и автомобили и люди казались маленькими, восхитительными козявочками, ползающими по земле. Мария переживала как наяву свое ощущение необыкновенного полета. Она не могла понять его, а перед глазами…

– Ах, несмышленыши, ах вы мои козявочки! – вырвалось у Марии из взволнованной груди. – Ползайте, ползайте, вам это очень даже на пользу; мы мешали вам, мы стесняли вас. Ах, жалко мне вас, козявочки.

Она заспешила в сторону солнца, и яркий свет слепил глаза; радужная оболочка, согнутая в три круга, окружала солнечный диск. Но им не больно было смотреть на солнце, наполнявшее их еще большим восторгом, влекущее летевших какой-то неведомой и никому не объяснимой силой.