Владимир Мирнев - Нежный человек

– Но это голос мужчины, а не женщины! – возмутилась Лариса Аполлоновна.

– А вам какое дело?

– Но я сейчас в милицию позвоню, а не потерплю такого хамства!

Алеша Коровкин в то время выздоравливал и чувствовал значительный прилив сил. Он усиленно читал «Фауста» и, поглощая вечерами страницу за страницей, находил в книге мысли, удивительно созвучные своим. В такие минуты в нем радостно пело сердце, барабанным клекотом отстукивала мысль свой победный марш, и ему хотелось со всем человечеством говорить на «ты».

Получив деньги за целый месяц по больничному, он, по своему легкомыслию, купил на всю сумму дорогих фруктов. С Центрального рынка приехал гордым, полновластным хозяином набитой дорогими фруктами сумки, но с рублем мелочью в кармане. Когда он разложил по просьбе радостно суетящейся Маши все фрукты на столе: крупные гранаты, золотистые яблоки, исходящие ароматным розовым соком груши и даже ананас, необъяснимым образом оказавшийся у одного грузина, – то в груди почувствовал радость за содеянное. По тону выдержанного и великолепно поставленного генеральского голоса Алеша почему-то решил, что разговаривающая с ним женщина догадывается, что у него в кармане всего рубль мелочью, а от этого и тон ее голоса. Догадка больно кольнула. Он бросил трубку, когда женщина заявила, что позовет милицию. Но не тут-то было, снова раздался звонок. Трубку на этот раз взяла Мария.

– Милочка, скажи, это твоя квартира, или я попала на самое дно какого-нибудь притона? – гневно зарокотал голос Ларисы Аполлоновны. – Я грубости не потерплю! Я думала поговорить о важных вещах, а трубку взял какой-то гнусный хам!

– Чего вам нужно, тетя Лариса? – сдерживая себя, спросила Мария.

– Милочка, послушай меня, генеральшу, прожившую жизнь, которая тебе и не снилась: я хотела поговорить о коллизии жизни, имеющей место в нашей прекрасной действительности, а он, получается, хамит!

– Зачем вам эта коллизия? – спросила Мария, удивляясь и окончательно ничего не понимая.

– Колли-зии!

– Какой коллизии?

– Милочка моя, у нас с Иринкой наметилась жизненная коллизия по причине зла так называемого кандидата наук Оболокова. Видишь ли, милочка моя, я, вдова, ты знаешь кого, и даром говорить не буду. Кандидат совратил Иринку, сама догадываешься из-за чего. Драгоценные камни! Объяснять не буду и расшифровывать тоже, потому что могут случайно услыхать, и – произойдет беда. Но ты догадываешься, что я имела в виду. Он – не ученый, нечестным путем добыл звание, он – шарлатан. Чистой воды притом. Ученый так вести себя, сама понимаешь, не станет. Он, безусловно, не кандидат, а бандит наук.

– А кто вам сказал, тетя Лариса? – спросила Мария, догадываясь, что это очередные выходки тетки. – Иринка любит мужа. Это хорошо. А вы, как сензитив, все знаете, диагноз ставите на расстоянии.

– Милочка, был у меня один сензитив, так после его сеанса парапсихологии золотая столовая ложка, которую приобрел мой муж в 1947 году с большим трудом и с риском, за пять килограммов хлеба, исчезла.

– Нельзя так о людях, что он – бандит наук, – взволнованно проговорила Мария.

– А я к примеру говорю, что он – отпетый шарлатан, милочка. Этот отпетый тип упрекнул меня, что я скряжничаю, а это для того, чтобы я его оделила кое-чем. Сама знаешь, я могу оделить. По телефону не хочу говорить. То есть я тебе хочу сказать: остерегайся его, а то такие коллизии в жизни изобретет для тебя – рада не будешь. Он даже Иринке говорит, что ты за женщина: Маша, мол, с двумя справляется, а ты с одним – не можешь. Вот какие гадкие слова бросает ей в упрек. Берегись таких. Это я тебе говорю. Никто тебе такое не скажет. Потом спасибо скажешь. И помни, что люди – завистливые. Один раз нашарлатанили кандидатскую, а я, говорю тебе, им безнравственность привяжу, и попробуй докажи, что это не так. Так он мне, подлец, ответил: «Есть, говорит, интеллигенция в первом поколении, и вы – интеллигент по колено!» Ты представляешь, милочка, это я-то интеллигент всего по колено? Это же курам насмех! Ха-ха-ха!

Маша давно уже не слушала, смотрела, как Коровкин играл на тахте с девочками. Ксюша лежала на боку и улыбалась, а маленькая Машенька сидела и пыталась укусить свою ногу, потом оставила ногу в покое и подползла к краю тахты, заглядывая вниз, на пол, и могла свалиться. Коровкин наблюдал за нею, как девочка ползет, как смотрит, ожидал – испугается или нет. Но девочка не испугалась и свалилась на пол так быстро, что Коровкин не успел даже руки протянуть.

Девочка разревелась, носом пошла кровь. Мария ойкнула и бросила трубку, подхватила ушибленного ребенка и заходила по комнате.

– Ой, куда ты глядел? Глаза твои, Алеша, не видели, что ли?

– Туда и глядел, – обиделся Коровкин, а Маше показалось, что он улыбается.

– Бесчувственный ты человек! Нет в тебе жалости!

– А ты нашлась, сердобольная, собрала чужих людей и – квохтать!

– Не людей, а детей. Есть разница! – воскликнула Мария.

– А мне все равно, – отвечал Коровкин и горячо сказал, что из-за чужих, в сущности, людей они не могут решить свою судьбу.

– Ах, тебе все равно, тебе все равно. Тебе и ко мне – все равно.

– А ты ко мне лучше? – крикнул Коровкин, вскакивая и хватая свою кепку.

– Ну знаешь, говоришь одни глупости, много на себя берешь.

– Я, выходит, губошлеп? – не отставал Коровкин.

– Получается, что губошлеп, – сорвалось у Марии. Она хотела сказать так, чтобы посмеяться и тут же помириться. – Ты понимаешь, что такое ребенок? Ах, ты совсем ничего не понимаешь! Вы, мужчины, ничего не понимаете. Приходил ученый Оболоков, считает, в мире наиважнейшее дело – его. Это же эгоизм настоящий. Что может быть важнее человека? Чтоб его не только родить, но и вырастить, воспитать. Что важнее? Ничего, мастер Алеша, нет ничего. Это потруднее и важнее, чем полетать на Марс, скажем. Важнее! А то у вас вон какие мысли: ах, разве это достойное – тряпки, пеленки! Недалекие это люди, мелкие их дела и мысли, чувствишки. О ребенке – это значит, о себе, о человеке! Вот что значит, Алеша, о ребенке. А Оболоков: ах, разве это жизнь, пеленки, молоко! Пустой человек. Иринка скрывается от своего ребенка! Шизики!

– А что он приходил? – насторожился мастер, натянув свою кепку, соображая, что ему что-либо говорить, доказывать – нельзя, так как можно поссориться, а он этого не хотел. Уж очень Коровкин этого не желал, прямо-таки встревожился всей своей натурой, не желая ссориться.

В голову к нему закралась счастливая мысль уйти неожиданно, молча, уйти голодным и не съесть ни одного из принесенных великолепных фруктовых плодов, красующихся на столе и испускающих дурманящие запахи по всей квартире. Он бросит взгляд на квартиру и с гордо поднятой головой молча покинет ее, как уходили раньше аристократы, а она, конечно, потом будет мучиться и казнить себя за обиду мастеру Коровкину. Он было уж совсем ушел вместе со своими мыслями, но упоминание об ученом остановило его. В нем шевельнулся страх, такой маленький комочек ревности прокатился по телу и осел в душе, затрепетав там.