Павел Нилин - Знаменитый Павлюк. Повести и рассказы

— Я даю тебе слово. Я же сам из Иркутска. Я ничего не скрываю...

Но и после этих горячих заверений девушка не сдвинулась с места и еще плотнее укуталась в шаль.

В избе стало тихо, как-то особенно тихо.

И в тишине, как выстрел, прозвучал плевок Авдея Петровича.

— Где ж он, песий сын? — сказал Авдей Петрович про племянника и снова плюнул. — Глядите, как облепили девицу! Глядеть даже некрасиво. Срам...

И отвернулся к окну.

Девушка по-прежнему сидела на табуретке.

Семка Галкин опять зашептал ей что-то на ухо.

Авдей Петрович надел полушубок, стал подпоясываться.

— Пойду поищу его, поросенка. Где он может быть?

И только Авдей Петрович взялся за дверную скобу, как девушка вынула из-за пазухи бутыль с керосином и протянула ему.

— Вот вам, дядечка.

Потом она сбросила с себя шаль, распахнула полушубок. И все увидели Ванюшку Ляйтишева.

— Ах ты, подлая душа! — огорчился Авдей Петрович. — Даже родного дядю не пожалел, охальник! Говорит: «Вы, старичок, я вас не опасаюсь». Вроде, получается, я совсем уж не опасный и никуда не гожусь?..

И не мог сдержаться, захохотал, когда захохотали все.

Семка Галкин, сконфуженный, растерянный, полез на печку.

— А чего он говорил тебе на ухо? — спросил Ванюшку старик Захарычев, кивнув на Семку.

— Это секрет, — сказал Ванюшка. — Я чужих секретов не выдаю.

Отдышавшись на печке, Семка тоже засмеялся, как бы желая оправдаться.

— Мне сперва подумалось: может, действительно это модистка? Ну и что ж особенного?

— А уверял, что никогда не полюбишь меня, — напомнил Ванюшка. — А ведь без малого почти что полюбил...

Авдей Петрович опять зажег лампу.

В избе стало светло, просторно и весело. Общий смех взбодрил людей, освежил.

— Прямо как спектакль устроил, — похвалил Ванюшку сердитый Енотов. — Не хуже, как я в Благовещенске видел, в городском саду, еще при царе. Тоже там один все переодевался.

А Ванюшка уже при свете лампы прошелся по избе, подражая девичьей легкой походке, и пропел девичьим голосом:

Эх, подружка моя,

Что же ты наделала!

Я любила, ты отбила,

Я бы так не сделала.

При этом он помахивал над головой воображаемым платочком, смешно сгибал колени и обиженно вытягивал губы.

Все снова смеялись. И дядя смеялся.

А когда немного улеглось веселье, старик Захарычев, глядя на Ванюшку, сказал Авдею Петровичу:

— Артист.

— А что вы думаете? — не скрывая гордости, ответил Авдей Петрович. Свободно может быть артистом. Ведь не все же артисты от бога приехали, некоторые и пешком пришли...

— Это совершенно верно, — подтвердил старик Захарычев. — Очень просто может даже знаменитым артистом стать. Если его учить по-настоящему. А почему же? Будет артистом, как, допустим, этот самый...

— Как Шаляпин, что ли? — спросил Енотов.

— Нет, зачем! Я другого хотел сказать. Этот... Ну, его еще на коробках папиросных рисовали... Ну, как же его?..

Но фамилию этого артиста так и не смогли вспомнить.

За окном послышались частые выстрелы.

Авдей Петрович и Ванюшка первыми вышли на улицу. За ними поднялись и остальные.

Это небольшой белогвардейский отряд, заблудившийся, как выяснилось потом, сбил наше сторожевое охранение и вошел в деревню.

Бой продолжался часа два и затих так же внезапно, как начался. Белогвардейцев удалось окружить, хотя они и оказали сопротивление.

Пленных заперли в поповском сарае около церкви, выставили охрану. И партизаны снова разбрелись по избам.

— А где же лобанчик? — встревожился Авдей Петрович, вернувшись в избу. — Никто не видел моего племянника Ванюшку?

Ванюшка лежал на снегу в овраге и корчился в муках, раненный в живот.

— Как же это тебя угораздило? — наклонился над ним Авдей Петрович. Все почти целы, а ты...

— Вот так, дядечка, получилось, — виноватым голосом ответил Ванюшка, преодолевая нестерпимую боль.

Его подняли, принесли в избу.

Местный фельдшер, сухопарый человек в латунных очках, осмотрел рану, сказал, что в его практике это исключительный случай, но все-таки сделал перевязку и пожалел, что Дудари опять захватили белогвардейцы. А там, в Дударях, живет старинный фельдшер Зуев Егор Егорыч, который может делать даже хирургические операции. Но сейчас в Дудари не добраться — и далеко и страшно. И еще с вечера был слышен взрыв — это, говорят, белые взорвали мост под Дударями. По льду же теперь, пожалуй, не пройти. Лед не крепкий. Март месяц на исходе. Последние морозы. Скоро весна.

Фельдшер все это говорил, стоя у топчана, на котором лежал Ванюшка.

— А в чем дело? — вдруг сказал Семка Галкин. — Я схожу в Дудари, если меня Базыкин отпустит. И если вы записку дадите к этому Зуеву, — обратился он к фельдшеру. — Я могу его привести сюда. Неужели же он откажется пойти со мной, если такое дело и он является тем более работник медицины?

— Зуев-то бы пошел, я его лично знаю, и записку я напишу, — пообещал фельдшер. — Но ведь я же говорю, и вы сами знаете, в Дударях белые...

— А в чем дело? — опять сказал Семка Галкин. — Раз я говорю — могу, значит, я сделаю. — И, помедлив, добавил: — Только пусть еще кто-нибудь со мной пойдет, чтобы я не оробел в случае чего...

— А говорил, что обратно этой дорогой через тайгу ни за что не пойдешь, — напомнил Захарычев. — Ведь другой-то дороги нету...

Но Семка ничего ему не ответил, пошел искать Базыкина, чтобы спросить разрешения пойти в Дудари. И Енотов с ним пошел.

— Боевой, оказывается, парень. И не обидчивый, — поглядел ему вслед Авдей Петрович.

И повернулся к племяннику.

— Лобанчик, слышишь? Этот паренек — Галкин, что ли, — за доктором хочет идти в Дудари? Слышишь?

Ванюшка лежал с закрытыми глазами. Он уже ничего не слышал. А Авдею Петровичу хотелось, чтобы племянник обязательно узнал, каким хорошим парнем оказался этот Семка Галкин. И он несколько раз повторил над Ванюшкой одни и те же слова.

Наконец Ванюшка открыл глаза.

— Не надо, — сказал он твердо и решительно, собрав, может быть, все силы. — Не надо. Белые его повесят в Дударях. А мне это не надо. Не надо доктора. Не успеет он.

В избу набилось теперь много бойцов, но к топчану Ванюшки их не допускали. Он лежал на хозяйской половине. Хозяйка подсунула ему под голову две подушки. Вскоре, вместе с Семкой Галкиным и Енотовым, пришел командир Базыкин. Он попросил фельдшера еще раз осмотреть раненого. Фельдшер осмотрел и развел руками.

— Безнадежно, — вздохнул он, выйдя на другую половину избы. — Я даже не понимаю, как он еще живет. У него все разрушено внутри. Посылать за Егором Егорычем, по-моему, бессмысленно. Неоправданный риск...

Не верить фельдшеру было нельзя.

Базыкин постоял подле Ванюшки, потрогал его выпуклый вспотевший лоб, сказал: