Павел Нилин - Знаменитый Павлюк. Повести и рассказы

Михась живо представил себе, как вздергивают Сазона Ивановича, как висит он на перекладине, закатив глаза, вскинув коричневую, длинную, просвеченную сединой бороду.

Легкий холодок пробежал по спине Михася, и что-то защемило внизу живота.

— Нервы у вас, Сазон Иванович, подорваны, — заставил себя усмехнуться Михась. — Это от нервов вы все говорите. Только от нервов...

— Нервы у меня, дорогой мои, не хуже, наверно, чем у кого-либо, сурово пошевелил скулами Сазон Иванович. — Но дело сейчас не в этом...

А в чем — Сазон Иванович так и не сказал, не успел сказать.

У железнодорожного переезда, посредине дороги стояли два немца — офицер и солдат.

Офицер поднял руку, солдат взял на изготовку, придавив к животу автомат.

— Опять ловят кого-то, — сообразил Сазон Иванович. — Где-то кто-то чего-то такое сотворил...

— Документ, — подошел к телеге офицер. — Затчем, куда, откуда? произнес он с необыкновенной отчетливостью русские слова.

— Битте, — сказал Сазон Иванович и медленно стал вытаскивать из-за пазухи бумажник.

А Михась, чтобы унять вдруг охватившую его нервную дрожь, вцепился обеими руками в перекладину телеги и так сидел, удивляясь и даже возмущаясь спокойствием и неторопливостью, с какими Сазон Иванович вынимал из бумажника аусвайс.

— Вот, ваше превосходительство, господин офицер, мой документик. Пожалуйста, битте шейн.

Офицер посмотрел документ, потом снова взглянул на Сазона Ивановича, должно быть сверяя фотографию на документе с подлинником.

— А это мой племенник, — кивнул на Михася Сазон Иванович. — Везу вот на свадьбу в Жухаловичи. Женить пора. Не желаете ли, господа, по нашему дикому русскому обычаю выпить за здоровье молодых? — Из соломы в передке телеги высвободил горлышко большой бутыли. — Ведь молодежь — она ни с чем не считается. Война не война, а жениться надо.

— Имеет невест? — насмешливо посмотрел на Михася офицер.

— Ну конечно, не на козе же ему жениться. Имеет невесту из хорошего дома. Дочь священника. После свадьбы предполагают поехать в Берлин или же в какой-нибудь другой немецкий город, чтобы поработать, так сказать, на пользу, на победу великой Германии — нашей, так сказать, освободительницы...

«И чего буровит, чего буровит», — с тоской и нетерпением думал Михась, все крепче сжимая вспотевшими руками перекладину телеги.

А Сазон Иванович говорил и говорил что-то уж совсем нелепое, как казалось Михасю, пересыпал свою речь немецкими словами и перетирал между тем полотенцем два граненых стаканчика, вынутых из соломы.

— Милости просим, — протянул он немцу стаканчик. — Не побрезгуйте нашей некультурностью. Это называется, по-нашему, вишневка, а по-вашему — кирш и еще как-то. Своего, так сказать, завода. Для свадьбы специально приготовлена.

Немец, улыбаясь, взял пустой стаканчик. Подставил под горлышко бутыли, наклоненной Сазоном Ивановичем. Подержал, пока стаканчик наполнился темно-красной жидкостью. Но пить не стал, протянул хозяину:

— Сам, сам. Битте.

— Ага, понятно, — принял стаканчик Сазон Иванович и, не возражая, выплеснул его в свой обросший дремучим волосом рот. — За ваше здоровье, ваше превосходительство.

Офицер выпил после Сазона Ивановича из другого стаканчика и закусил кусочком сала, тоже после того, как сала отведал хозяин.

— Данке, — сказал офицер и резко разрубил воздух кожаной перчаткой: можешь, мол, ехать.

— Видал, как он проверил на мне, как на собаке, что выпивка и закуска не отравленные? — спросил Сазон Иванович, когда они отъехали. Культурность! Ничего не скажешь. Выпил, закусил и даже документы у тебя не проверил.

— А солдат только облизался, — заметил Михась.

— Ну это уж такое солдатское дело. Во всех державах. Только облизываться.

— А для чего, Сазон Иванович, вы вишневку с собой везете?

— Вот для этого и вожу. Если б не вишневка да не мой разговор, он, пожалуй бы, ссадил тебя сейчас с телеги с твоим аусвайсом и — в комендатуру. А там — разбирайся. Глядишь — и ножки уже болтаются, а головушка — в петле. Разговоришься...

— Ну уж вы начали и — поповскую дочь для чего-то приплели, и великую Германию.

— Глупо, что ли, считаешь? Значит, еще совсем молодой. Не понимаешь. А глупость другой раз всего сильнее за сердце берет. И лесть. Лестью можно тигра уничтожить. Уж на что есть люди высокого положения, словно каменно-железные, неприступные, а и то...

— Стой, стой! Стой, твою...

Михась похолодел, услышав злобную ругань.

Из-под моста появились, вылезли три полицая с повязками на рукавах и с винтовками наперевес — побежали за телегой.

— Стой! Не слышишь, бандит? — кричал долговязый, бегущий впереди полицай в черном матросском бушлате, в широких синих галифе и в желтых сапогах. — Я тебя сейчас подыму за уши, покажу Москву...

Михась понял, что на этот раз вишневка и разговор едва ли выручат. Легче обхитрить немца, чем полицая, который хочет выслужиться перед немцем. Нет на свете людей беспощаднее холуев.

Сазон Иванович остановил лошадку. И тут произошло неожиданное для Михася.

— Ты кого, паразит, называешь бандитом? — спросил Сазон Иванович долговязого. — Что, с утра уже залил зрение? Вот я Фогелю расскажу про ваши дела. Ты куда лошадей дел из Ермаковичей?

— Да что вы, господь с вами, господин Кулик, — опешил полицай и закинул винтовку на ремне вниз дулом за плечо. — Лошадей из Ермаковичей перегнали в Шагомль еще когда, по распоряжению господина Климовича. А я обознался. Здравствуйте...

— Здравствуй, нос красный, — все еще сердясь, усмехнулся Сазон Иванович. — Что это вы там, под мостом, засели?

— Ищем одно дело. Есть сведения, — замялся полицай. — Закурить не угостите?

— Чего ищете-то?

— Нынешней ночью — вы не слыхали? — в Ермаковичах завод на воздух взлетел. Шпалы железнодорожные который делал. Большой пожар.

— Меньше пили бы полицианты, никаких бы пожаров не было, — разобрал вожжи Сазон Иванович. — А то вот вы только пьете да мухлюете, а московские агенты действуют: взрывают да палят. Вот так все и идет. Ну ты, Захаровна! — прикрикнул он на лошадку и легонько огрел кнутом.

— А я думал, вы и этих угостите вишневкой, — улыбнулся Михась, когда лошадка с галопа снова перешла на рысь.

— Вишневка мне самому для дела нужна, — получше прикрыл соломой бутыль Сазон Иванович. — Она мне вроде лекарства. По моему положению, если не выпивать, никакой нервной системы не хватит. Ты гляди как. От населения мне — позор: немецкий, мол, подхалим и прочее такое. Погоди, мол, если Красная Армия возвернется, мы до тебя доберемся. От партизанов незнакомых — постоянная угроза. Не дам бульбы, картошечков или еще чего, значит, вот против тебя автомат — и очень скорое дело. От немцев — то же самое. Или вот, как мы видели, петля на шею. А выпьешь — как-то все в иной окраске получается. Правильно?