Михаил Алексеев - Ивушка неплакучая

— Левонтьевна, слышь-ко, тебя е депутаты Верховного Совету выдвигают!.. Левонтьевна!..

— Да ты с ума-то не сходи, Дивеевна! Разве такими делами шутят!.. О господи, придумают же чего! — И Феня, побледнев, схватилась за сердце, тяжело опустилась на скамейку.

— Да не шучу я, стара уж для этого… Виктор Лазырич примчался сейчас из району, пригласил к себе Настёнку Шпичиху да председателя Совету, сказал им про тебя, а моя племянница, Ольга, — она ведь теперь секретарь у председателя, — как есть все и…

Потрясенная и оглушенная, Феня уже не слышала, что еще тараторила старуха: сколь ни невероятной показалась Угрюмовой принесенная Штопалихой повость, как ни противился ей, этой новости, разум, но сердце-то не обманывалось, сжималось в радостном испуге.

Было это в воскресенье. Клуб убрали свежей июньской зеленью, красными транспарантами, лозунгами, разноцветными электрическими лампочками. У входа, на белой стене, портрет кандидата в депутаты Верховного Совета Российской Федерации Федосьи Леонтьевны Угрюмовой. Один угол сорвало с кнопки и завернуло ветром. К портрету приблизились самые первые избирательницы — Матрена Штопалиха и Антонина Непряхнна. Матрена Дивеевна сказала своей спутнице:

— Давай-кось поправим, Антонина.

— Красавица… заботница наша! — Антонина, укрепив портрет, отошла немного назад и теперь любовалась землячкой.

Штопалиха стояла рядом и тоже просторно и светло улыбалась. Затем она важно поднялась по ступенькам крыльца в клуб, подошла к столу, взяла бюллетени. Вошла на минуту в кабину для тайного голосования, а выйдя оттуда, перед тем как опустить в урну аккуратно сложенные ею красную и синюю бумажки, посмотрела строго на дежуривших возле красного ящика пионерок, сказала:

— Глядите, глядите, мои золотые, чтобы порядок был.

К клубу со всех улиц и проулков стекался нарядный народ. В клуб люди подымались не торопясь, степенно, а выходили побыстрей. Мужички первым делом атаковали продовольственную автолавку, женщины — промтоварную. Девчата тут же, за автоларьком, прикрывая друг дружку простынкой или платком, примеряли на себе платья, юбки, повязывали разноцветные, тенетной тонкости и прозрачности, косынки. Меж мужиков выделялся Тишка. Рассовывая по карманам бутылки с пивом и еще что-то в соблазнительно яркой упаковке, принюхиваясь к какому-то пакету, оп мечтательно говорил девушке-продавщице:

— Вот бы, милая, каждый день так-то… Что-то редковато к нам наезжаете. Где только прячете это богатство!

— Каждый день праздники не бывают! — бойко ответила та.

— А жаль, — вздохнул Тишка.

На площадке, перед самым клубом, посреди круга носился, выделывая черт знает что короткими ногами под веселое «Эх, яблочко!», вчерашний матрос Минька, щелкал ладонями себя по губам, по бокам, по щекам, по ягодицам, по каблукам ботинок и при всем при этом что-то там приговаривал. Отовсюду орали, подбадривали:

— Жарь, Минька, бога нет!

Минька, видать, уж приморился — выскочил из круга, позвал:

— Пошли, Гринька, гражданский долг исполним!

В клуб вбежали шалые от переизбытка неперебродившей молодой энергии. Хохоча, подтрунивая друг над другом, взяли у дежурной бюллетени и, не глянув на них, собрались опустить в урну. Штопалиха преградила им путь:

— А ну-ка марш в кабину! Ишь вы какие бойкие! Вот ты, Минька, аль забыл, кого выбираешь?..

— Теть Феню Угрюмову, разве мы ее не знаем!

— Эх ты, а еще моряк!.. Не тетю Феню, а правительство выбираем — не что-нибудь еще!.. Вот и напиши — ты ить грамотный! — вот и напиши на бюллетенях-то, дай наказ, чтобы про нас всех там заботу имели и про тебя, пустозвона, не забывали. А ты что зенки вылупил, хлопаешь ими да лыбишься? — обрушилась она на Гриньку. — Марш, говорю, в кабину! Эх вы, безотцовщина! Хозяевы называются. Пороть бы вас плетьми, непутевых!..

Спровадив ребят в кабину, вернулась к урне и встала, как в почетный караул, рядом с пионеркой. Проговорила как бы для себя одной, а строгими своими глазами смотрела на входивших в клуб девчат и парней:

— Постою послежу… А то ить она какая ныне, молодежь!..

Максиму Паклёникову, только что опустившему бюллетень и бросившему ревниво-завистливый езгляд на застывшую в торжественной позе старуху, тоже хотелось постоять так-то вот, рядом с пионеркой, и он постоял бы, если б вместо Штопалихи тут находился кто-нибудь из мужиков — Апрель, скажем, или Тихан Зотыч, бессменный завидовский пастух. Находиться же на одном посту с Матреной Паклёников считал ниже своего достоинства. Ворохнув в ее сторону бровями и усами, как бы постращав таким образом, он направился к дверям. Обошел кругом недавно выстроенный, принаряженный клуб, осмотрел его, прилегающие к нему тоже новые школу, детские ясли, вернулся на клубную площадь, через которую приходили и уходили его хорошо одетые земляки, провожал их пытливым, изучающим взглядом, шевелил губами, а потом заговорил и вслух, отвечая себе и на свои же собственные мысли, как делал не раз на предельном уж склоне своих лет:

— Выдюжили!.. Скажи на милость, выдюжили!.. Да, да!.. Вот когда, Сережа, — вдруг вспомпил он про давний разговор с Ветлугиным, — вот когда, милок, можно говорить о победе!.. Нет, нет, — обратился он к кому-то строго и гневно, — что бы вы там ни калякали насчет нас, как бы ни каркали, а она у нас двужильна, Советская-то власть! Хрен возьмешь ее, голыми руками!..

Проходившая мимо с какими-то покупками Мария Соловьева бросила ему:

— Что ты тут разворчался, развоевался с кем, старый самовар?

— Не твоего ума дело! — отмахнулся от нее, как от назойливой мухи, старик. Завидев приближающуюся к клубу Феню, поспешно добавил: — Вон ей бы я сказал, об чем тут речь. А ты, Марея, без понятиев, у тебя ветер разгуливает, прости меня, старого грешника, не только под юбкой, но и в голове… Здравия желаю, товарищ депутат Верховного Совету! — радостно приветствовал. он Феню.

Та смутилась:

— Рано ты, дедунь… Выборы только начались.

— Я знаю, что сказываю, — обиделся старик.

Феня говорила уже с Марией:

— Заходи ужо, Маш.

— Ой, Фенька, я чтой-то боюсь, оторопь берет. 11ть тебя вон как высоко занесло! — сказала Соловьева, меряя глазами подругу, узнавая и как бы уже не узнавая ее.

Феия сказала хмуро:

— Никуда меня не занесло. Как была на земле, так и останусь.

— Правильно, дочка! — встрепенулся старик. — Умница! От земли, от нас то есть, не отрывайся. Тоды мы тебя еще выше подымем!.. Постойте, бабы, никак, к нам районное начальство катит! — Максим Паклёников первым направился за клубную ограду, навстречу черпой, лупоглазой, блистающей полированными боками «Волге»: старик не мог отказать себе в удовольствии перекинуться словцом-другим с начальниками.