Златослава Каменкович - Его уже не ждали

— Я дам вам деньги, пани Ясенчукова. Выкупите костюм, но обещайте мне, что не будете его продавать.

— А какой процент пани потребуют? — с опаской спросила Христина.

— Никаких процентов, — раскрывая сумочку и доставая деньги, ответила Анна. — Я и год подожду, и два. Когда будут, тогда и отдадите.

— Дай вам боже здоровья, пани, — промолвила Христина и по-детски наивно спросила: — Неужели вы полька, пани?

— А разве не похожа?

— Но вы так хорошо по-нашему говорите. И сын ваш, студент, тоже по-нашему с детишками во дворе разговаривал…

— Я учительница и знаю несколько языков, — ответила Анна, поглаживая головки девочек-близнецов, доверчиво приникших к «ладной пани».

После визита к Ясеням во дворе Анну начали называть «пани профессорка». А вскоре ей удалось убедить Христину Ясень и других соседок прислать к ней на учебу детей, которым давно пора было ходить в школу.

Анна купила детям одежду, обувь, книги. И может быть, никто не узнал бы об этом, если бы молочница Юлька, носившая Калиновской молоко, с самыми лучшими намерениями не растрезвонила по всему предместью об удивительной доброте и щедрости «пани профессорки».

И вот в один из сентябрьских воскресных дней к Калиновским зашел кругленький пожилой человечек с румяным безбородым лицом, одетый в дорогой, кофейного цвета сюртук. Из-под цилиндра виднелась грива рыжих курчавых волос.

Анна не держала прислуги и все по хозяйству делала сама. Поэтому она встретила нежданного гостя в кухонном переднике.

— Я имею честь говорить с пани Калиновской? — сложив на животе белые пухлые ручки, спросил аптекарь и скосил взгляд на передник Анны. В его тоне была та обычная любезность, с какой он выдирал последний крейцер у несчастного должника.

— Прошу, — узнав аптекаря, Анна сухо пригласила его в комнату.

Не до шуток рыбке, когда ее крючком под жабры хватят. Соломон Гольдфельд признал, что в этот раз «старая ведьма» (про себя он иначе и не называл свою жену) была права. Она предвещала, что полька с улицы Льва застрянет у него в горле как рыбья кость. И вот инстинктом хищника ростовщик безошибочно учуял, что успех весенней забастовки строителей не обошелся без участия пани Калиновской.

У кого бы он ни расспрашивал о ней, люди в один голос отвечали: «Пани профессорка добра как ангел».

«Знаю я эту доброту, — злобно иронизировал Соломон, откидывая полы сюртука и поудобнее усаживаясь в кресле. — Разве я не так завоевывал когда-то себе клиентов? Кто посмеет сказать, что я не спасал их детей от голодной смерти? Теперь у них появился новый спаситель. Но золото испытывается огнем, а наш брат — золотом. Посмотрим, у кого зубы крепче, кто кому глотку перегрызет».

— Я — хозяин большой аптеки на углу Старого Рынка и Волынского шляха. В моей аптеке вы часто заказываете лекарства, и я подумал — пани есть доктор, — заговорил ростовщик.

— О нет, — возразила Анна, представляя себе аптеку с огромными цветными колбами на окнах. Не раз Анне случалось видеть, как, проходя мимо нее, люди пугливо ускоряли шаг.

— Я пришел к пани с одним весьма важным интересом.

Нам нужно договориться, — и Соломон Гольдфельд решительно ударил себя по колену пухленькой белой ручкой.

— О чем?

— А разве пани не догадываются? — недоверчиво прищурив левый глаз, покачал рыжей гривой аптекарь.

— Нет, прошу пана.

— Ну, так я пани скажу. Вы нарушаете этику честной конкуренции. Чтоб я так жил! Я двадцать лет помогаю людям в голодные дни сводить концы с концами. Но человеческое бесстыдство не знает предела, — выразительно жестикулируя, сетовал ростовщик. — От голодранцев не жди благодарности, нет! Пока вас здесь не было, пани, они все бегали ко мне, в ноги кланялись: «Пане Соломон, да пане Соломон». Конечно, пани берет с них на какой-то крейцер меньший процент, чтобы привлечь клиентов, и голодранцы побежали к вам. Ну, так я вам скажу, что так переманивать клиентов нечестно, пани. У нас во Львове порядочные коммерсанты такого себе не позволяют. Если мы не договоримся, пани, поверьте, все деловые люди Львова будут вас бойкотировать.

— Да вы с ума сошли! — вспылила Анна, — с чего вы взяли, будто я…

— Э-э, пани, огня без дыма не бывает. Чтоб я так жил, не бывает. Пани незачем выкручиваться, у нас есть прямой интерес договориться…

— Да где же ваша совесть? — ужаснулась Анна.

— Совесть? У меня ее столько, сколько нужно деловому человеку.

— Прошу вас оставить меня. Немедленно! — возмущенная Анна указала на дверь.

— Зачем такой шум? Кому это надо и что это даст? — не трогаясь с места, спокойно спросил Соломон Гольдфельд, привыкший, как кошка, падать с любой высоты на ноги. — Давайте без шума и скандала договоримся. Сколько пани хочет отступного, чтобы она выбралась куда-нибудь подальше отсюда?

— Убирайтесь, иначе я позову соседей, и они вас вышвырнут вон!

— И это ваше последнее слово, пани? — ростовщик не спеша встал и подошел вплотную к Анне, дохнув ей в лицо неприятным запахом чеснока.

— Если вы еще раз побеспокоите меня, я позову полицию…

— Ого-го-го! А пани не знает — полиция сидит у меня вот тут, в кармане. Пани тоже имеет такой большой карман? Молчите? Ну, так дайте же мне знать, сколько пани хочет отступного, и будьте здоровы.

В дверях он еще раз обернулся и так же нагло добавил:

— А про полицию пусть пани забудет, она поможет ей как покойнику валерианка.

В тот же воскресный сентябрьский день, примерно часов около четырех, Ярослав в элегантном светлом костюме вышел из Стрыйского парка и направился на южную окраину города, в район Софиевки, где на пригорке сквозь хитросплетение лесов выглядывал домик Ивана Сокола. Хозяин достраивавшегося дома Сокол намеревался познакомить Ярослава с Кузьмой Гаем и Степаном Стахуром.

Встретились они в будущем кабинете журналиста. В комнате без оконных рам, без дверей сидеть пришлось на досках, подстелив газеты.

Сокол был весел, шутил. В своем праздничном синем костюме и вышитой рубашке он выглядел помолодевшим, несмотря на седину. Время не пощадило и Стахура. Его приятное, располагающее к себе лицо покрыли морщины, виски побелели, хотя сам он по-прежнему выглядел осанистым, крепким.

Присутствующих удивило внешнее сходство Ярослава и Кузьмы Гая.

Гай невольно поймал себя на мысли: «Так похожи бывают только очень близкие родственники — братья, отец и сын… Уж не подшутила ли надо мной природа, укоряя: смотри, Кузьма, у тебя мог быть такой сын… А остался ты бобыль-бобылем».

Опять вспомнил Анну, чувствуя, как прошлое все сильнее охватывает его и он не властен противиться ему.

«Вышла замуж… Я беспредельно доверяю Остапу Мартынчуку, но… разве не мог он ошибиться? Может, принял за Анну совсем другую женщину? Бывают же люди так похожи, как я с этим студентом…»