Златослава Каменкович - Его уже не ждали

— А-а-а-аа!!!

Леса рухнули, высоко поднялся столб пыли.

Антек и Давидка спаслись каким-то чудом. Давидка зацепился ремнем за железную скобу на балке и повис в воздухе. Каждая секунда грозила мальчику гибелью. Антек с перекошенным от ужаса лицом успел ухватиться за уцелевший столб. Рискуя жизнью, их спасли незнакомые рабочие.

Со всех концов стройки к месту катастрофы бежали люди.

— Тату! Татусю! — горько плача, рвался к отцу Ромка, но его удерживал Казимир.

Десятник трусливо сбежал, а подрядчик растерянно топтался на месте, не зная, куда деваться от рабочих, тесным кольцом обступивших его.

— Вот убийца! — крикнул кто-то.

Подрядчик испуганно попятился назад, но судьба его была предрешена: рабочие схватили толстяка за руки и за ноги, раскачали и швырнули в яму с известью.

Ничего не зная о трагедии на строительстве костела, Стахур в назначенный час встретился с Яном Шецким в парке перед сеймом. Они сидели в безлюдном месте на скамейке и, делая вид, что читают газеты, тихо переговаривались:

— Я должен предостеречь вас, пан Шецкий: Гай смотрит на вас косо. Мне кажется: он нарочно послал вас на Майданские Ставки с пустяковым поручением. Кузьма старается держать вас подальше от событий, пока…

— Пока Тарас Коваль, по его заданию, не узнает от Каролины мою «тайну», — закончил мысль Стахура Шецкий. — Гай не глуп, однако то, что Тарас успел узнать от Каролины, он не сможет рассказать Гаю раньше, чем они с ним встретятся. А встретятся они там, где сейчас моя прабабушка, — со злорадным смешком добавил Шецкий. — Теперь и Каролина вполне обезврежена. По рецепту шефа болтушка получила от своего папаши хорошие пилюли и отправилась лечить нервы в Баден-Баден.

— Они ошарашены таинственным исчезновением Тараса. Все их поиски ни к чему не привели. Как камень в воду — и все! Кузьма Гай требует от меня: ты, мол, Степан, опытный в подобных делах, разведай, не в тюрьме ли он, — усмехнулся Стахур.

— Скажите Гаю, что в Кармелитском монастыре Тараса нет. А с другими тюрьмами вы не успели наладить связь. Надо оттянуть время.

— Понимаю, пан Шецкий.

— Вы слышите? Что за назойливый гудок? Где это? — встревожился Шецкий.

— Кажется, на Подзамче, — прислушиваясь, ответил Стахур. — Будто тревога…

Теперь прерывисто, надрывно рвало тишину несколько гудков.

Весть о катастрофе быстро облетела город. Со всех концов к строящемуся костелу бежали люди.

Около Варшавского кафе Шецкий и Стахур встретили Богдана Ясеня. От него они и узнали, что обвалившиеся леса убили Гната Мартынчука и еще семерых рабочих.

— Поторопимся к костелу, — шепнул своему спутнику Шецкий, провожая глазами Богдана. — Я позвоню шефу. Вероятно, Гай организует демонстрацию. Заваруха неизбежна. Будьте на чеку. Нужно выбрать удобный момент, чтобы покончить с Гаем и Калиновским.

Гроб с телом Гната Мартынчука несли Казимир, Богдан, Гай и Сташек. За гробом, едва передвигая ноги, шла Катря, поддерживаемая Христиной, рядом — старый Мартынчук, Ромка и его маленькие товарищи, дальше — знакомые и незнакомые люди.

Ромка никогда не думал, что у отца столько друзей. Портные, бондари, сапожники, плотники выходили из полутемных мастерских и, ослепленные солнцем, спрашивали:

— Кого хоронят?

Им отвечали:

— Рабочих-строителей…

И к похоронной процессии примыкали все новые и новые люди.

Недавно прошел дождь, и на мостовой блестели лужи. Их никто не обходил.

Далеко, очень далеко до Яновского кладбища! Сколько дум передумаешь, идя за гробом, провожая отца в последний путь. Спазма сдавила горло Ромки. Острая жалость к матери, сознание, что никогда отец не встретит его улыбающимися глазами, разрывали сердце мальчика. Тяжелые, жгучие, слезы текли по осунувшемуся лицу Ромки. Мальчик старался сдержать рыдания и прижался к матери. Она словно уснула и пугала Ромку своей немотой. Широко раскрытые глаза, казалось, ничего не видели. Ни одной слезинки не проронила, ни одного слова не вымолвила с той самой минуты, когда каменщики внесли в комнату мертвого Гната.

Уж как Христина уговаривала:

— Боже ж ты мой милосердный! Катруся, голубонька, ты хоть помолись… Ну, заплачь, заплачь, тогда полегчает.

Нет, не молилась, не плакала мать. Что-то необычное творилось с ней. Не она ли недавно плакала, когда у отца распухла покалеченная рука? Не она ли чуть свет вставала и спешила на рыночную площадь, чтобы за пару шисток помыть полы в магазинах, стирала чужим людям белье, только бы заработать какую-то копейку и отнести передачу отцу в тюрьму…

Бывало, пойдет сильный дождь, люди от ворот тюрьмы разбегаются кто куда, только мать стоит, мокнет. Боится — отойдет, а тут как раз дежурный надзиратель отворит окошко и, увидев, что никого нет, скроется. Сидеть тогда отцу целую неделю голодному. Известно же, какие в тюрьме харчи.

И вот — отца не стало, а она даже не заплачет…

Не знал еще Ромка, как порой от горя и безнадежного отчаяния у человека каменеет сердце.

Когда во двор прибежал Гриць со страшной вестью, Катря, стиравшая белье, не вскрикнула, не зарыдала, а точно подрубленная под корень сосна рухнула на землю. Соседи с трудом привели ее в чувство.

И с той минуты потух в ее глазах живой блеск, страшная немота сковала уста. Не даром же говорят, где вода спокойна, там и глубока…

Давидка шел за гробом с низко опущенной головой. Глаза покраснели и распухли от слез. Мальчик вздрогнул и поднял только тогда голову, когда услышал рядом цоканье копыт. С обеих сторон процессии появилось несколько конных жандармов.

— Как же, разве без этих ангелов-хранителей обойдется! — сердито сказал Ромкиному соседу пожилой рабочий с проседью в бороде.

Медленно процессия приближается к воротам кладбища, а Давидку все больше охватывает непонятная тревога.

«Это правда, правда, что бога подкупили богачи, — с ожесточением подумал мальчик. — Я же всю ночь молился, так молился, чтобы Ромкин тато ожил… А он лежит в гробу, неподвижный и холодный. Злой, злой бог, ты отнял у меня маму, тата, дедушку… Зачем же ты, жестокий, забрал и Гната Мартынчука? Зачем?!»

Давидка почувствовал, как сильно продрог.

На кладбище толпа оттерла Давидку от гроба, и мальчик не видел ни пани Катри, ни Ромки, ни всех тех, с кем пришел сюда.

Мальчик еле протиснулся вперед, но там была чья-то чужая могила и незнакомые люди. Девочка лет семи с бледным худеньким личиком и жиденькими косичками протянула ручки к свежей могиле и кричала:

— Тату… татусю мой!..

Неподалеку от нее, стоя у гроба на коленях и не давая спустить его в яму, билась в рыданиях старушка:

— Йой, лышенько-о мое! На кого ж ты, родимый сыночек, покидаешь мать старую? На кого оставляешь жену молодую с дитем малюсеньким?..