Борис Ярочкин - Тайга шумит

По-летнему гладит солнце лучами тайгу, но осень, напоминая о себе, по утрам окутывает землю туманом, а ночью посылает заморозки.

Коротко «бабье лето»!

Оглянуться не успеешь, как последний лист покинет дерево, сбросит иглистую одежду лиственница, залезет в свое логово полосатый бурундук, а там и — рукой подать — налетят «белые мухи», укроют землю, со стоном и плачем закружит метель, затрещит уральский мороз…

— Вот и зима на носу, — сказал Павел, подходя к окну. Он вдохнул свежий воздух, улыбнулся чему-то, повернулся к столу и, подписывая акт, внимательно посмотрел на мрачного Заневского. — Как будто и все, Михаил Александрович, теперь и вам можно принимать мой участок!

— Нет уж, товарищ ди-рек-тор, — подчеркнул Заневский последнее слово, — отпуск, отпуск прошу, устал да и… вот еще что, — и протянул Павлу сложенный вчетверо лист.

Леснов взял бумагу и, развернув, не торопясь прочитал.

— Что ж, Михаил Александрович, можете с завтрашнего дня считать себя в отпуске, — внешне спокойно, но с укоризной проговорил Павел, — что же касается вашего увольнения…

— Отказываете? — повысил голос Заневский, и в его маленьких глазах обнажилась скрываемая ненависть. — Нет уж, товарищ директор, хватит!.. Чего вы еще хотите, чтобы на меня каждый мальчишка пальцем указывал?..

— Михаил Александрович…

— Пожалуйста, не уговаривайте! Поработал — будет!

Леснов вздохнул и сильным нажимом карандаша наложил в верхнем углу заявления резолюцию: «Ходатайствую».

— Я удовлетворил вашу просьбу только потому, что вы настаиваете, — спокойно сказал Павел, показывая резолюцию, — пусть решает трест. Я не уговариваю, но, признаться, мне не хотелось бы расставаться с вами, — искренне проговорил он и, выйдя из-за стола, протянул руку. — До свидания, Михаил Александрович, желаю вам хорошо-хорошо отдохнуть!

— Благодарю, — растерянно пробормотал Заневский и вышел из кабинета, разминувшись в приемной со Столетниковым и не заметив его. Заневского ошеломило решение нового директора, так спокойно принявшего его просьбу. Он ожидал, что Леснов откажет, станет упрашивать, может быть, даже извинится за резкие выступления на собрании и бюро — слишком уж был резок! Тогда было бы легче, и он знал бы, что им дорожат, что он нужен леспромхозу.

Теперь ему уже хотелось забрать свое заявление, он пожалел, что поторопился.

«Значит, надо уезжать отсюда. А куда ехать? В трест? Ах, все равно, главное — уехать. На новом месте по-новому и работать начну».

Он быстро сбежал по ступенькам крыльца и зашагал к дому, словно сейчас же должен был уезжать.

— Куда он так торопится? — спросил Столетников. — О чем вы говорили?

— Уволиться хочет.

— А вы?..

Павел протянул заявление с резолюцией, и замполит покачал головой.

— Зря… А кто командовать лесоучастком будет? Думаете, трест пришлет человека?

— Не думаю, — задумчиво ответил Павел. — Там был на эту тему разговор, и, кажется, у Заневского ничего не выйдет.

— Так бы и объяснил ему…

Павел свернул цигарку, несколько раз затянулся, сильно закашлялся.

— Пока я разрешил ему только отпуск, — сказал он, вытирая платком выступившие от кашля слезы.

— Рассчитываешь, что за отпуск одумается?

Павел улыбнулся.

— Вы поняли меня. Ему нелегко будет порвать с леспромхозом, ведь он здесь чуть ли не с основания.

— Может быть, ты и прав, — сказал Александр, взвешивая доводы Леснова. — Пусть посмотрит со стороны на работу леспромхоза, с горы, говорят, виднее, а там и поговорить с ним спокойно можно будет. Сейчас он подавлен, расстроен… А кого на лесоучасток поставим?

— Думаю временно просить отца. Временно. Люди у меня хорошие, их подгонять не надо…

Уральцев вышел на крыльцо больницы. Лица ласково коснулся прохладный утренний ветерок, глаза невольно щурились от яркого солнечного света.

Вдали, радуя глаз, шумела вечнозеленая тайга. До слуха донесся звон колокольчика.

«Уже и занятия в школе начались, — подумал Николай с таким сожалением, словно ему предстояло идти в школу, а он болел и опоздал. — Но почему в выходной занятия? — звонко рассыпалась по поселку барабанная дробь. — А-а-а, сбор пионерский!» — улыбнулся он.

Он смотрел на окружающее такими глазами, будто впервые прозрел, его радовала и волновала каждая мелочь.

За спиной тихо скрипнула дверь.

— Вы еще тут? — удивилась врач, которой Николай надоел ежедневными просьбами о выписке.

— Любуюсь, — восторженно сказал Николай. — Мне теперь кажется, не замечал я раньше никакой красоты, а взгляните вокруг: на тайгу, небо, речку — не оторвешь глаз!

Землю накрывал голубой купол. Ниже к горизонту краски незаметно блекли, светлели, а солнце окутала золотистая дымка, легкая и далекая.

«Что же я стою?» — опомнился Николай и решительно шагнул с крыльца.

Дома переоделся, подошел к Таниной двери, но в коридоре показалась Зина Воложина. При ней он почему-то не осмелился постучать к Тане и, чтобы скрыть замешательство, попросил корыто.

— Уж не стирать ли собираешься? — удивилась она. — Давай я постираю… Не хочешь? Может, Татьяну попросишь? Между прочим, — Зина зло усмехнулась. — Что-то уж больно часто стал захаживать к твоей ненаглядной Веселов и засиживаться допоздна.

Николай молча взял вынесенное ему корыто.

«Поэтому-то она и не приходила больше в больницу, — подумал он, — совесть не чиста».

Он натаскал в котел воды, затопил печь, закурил. Принялся за стирку. Так увлекся работой, что не слышал, как подошла и остановилась за его спиной Татьяна. Ей, было любопытно смотреть на его неумелые, угловатые движения, на летящие во все стороны мыльные хлопья, и она, не выдержав, расхохоталась.

Николай от неожиданности растерялся. Он виновато глянул на нее, и смущенная улыбка тронула его губы.

— Эх ты пра-ачка! — укоризненно-ласково сказала девушка, тепло поздоровалась с Николаем и, как ни в чем не бывало, поучительно заметила: — Никогда нельзя заливать белье кипятком. А цветное зачем положил сюда, хочешь испортить остальное? — и ее маленькие ловкие руки проворно опорожнили корыто.

Она сбегала к себе в комнату и вернулась в переднике. Николай послушно выполнял ее требования: снял в комнате занавески, скатерть, простыню, наволочки, носил воду, топил плиту, развешивал выстиранное.

Таня все время напевала, смеялась над нерасторопностью Николая, а руки привычно полоскали, подсинивали и подкрахмаливали выстиранное.

День выпал теплый, ветреный.

Белье, развешанное во дворе на веревках, хлопало, надувалось парусами, быстро сохло. Таня разожгла утюг. Умело разглаживая, она думала о только что услышанной новости: при тресте скоро откроются разные курсы. Таня не знала что делать: жаль было покидать Таежный, хотя, как говорили, после курсов все вернутся обратно.