Борис Ярочкин - Тайга шумит

Грузчик ушел. Павел, прикуривая от папиросы вторую, сказал:

— А знаешь, Александр Родионович, на папиросы и я обратил внимание. Но случается же, что человек от волнения просто забылся.

— Согласен, — кивнул Столетников. — Однако очень мне не нравится этот Раздольный. Почему? А случай с переадресовкой крепежа? А письмо из «Красдрева»? И еще другое, Павел Владимирович, мучит меня, — и Александр рассказал о своих смутных подозрениях.

Павел задумался.

— А вы Наде написали об этом? — спросил он.

— Да, на днях. И Наде, и в трест «Красдрев» послал запрос.

Павел сидел в своей комнате за столом.

Перед ним лежал лист бумаги — письмо к Верочке. Он несколько раз перечитал его. Казалось, все, что собирался написать, написано: рассказал о своей работе, сообщил о новостях, поделился мыслями о прочитанных книгах. Оставалось выполнить ее просьбу сообщить о взаимоотношениях ее отца и матери.

Павел задумался. Ему не хотелось огорчать девушку, да и Любовь Петровна о том же просила.

Размышления его прервал телефонный звонок. Звонил Столетников.

— Вы чем заняты, Павел Владимирович?

— Пишу письмо…

— А-а… А я хотел позвать вас на чашку чаю. Может быть, придете?

Павел собрался было отказаться, да передумал:

— Ну, что ж, пожалуй, зайду. А по какому случаю?

— Да так… — замялся Александр. — Одним словом, жду…

Павел положил трубку и стал переодеваться…

Стояла лунная морозная ночь. Шел не торопясь. Ему приятно было смотреть на неподвижные столбы дыма, подымавшиеся из труб и словно подпирающие небо, на блеск звезд, слушать, как скрипит под ногами снег, вдыхать морозный воздух.

Его догоняли чьи-то легкие быстрые шаги. Он обернулся.

— Добрый вечер, Павел Владимирович, — улыбнулась ему Русакова.

Павел протянул руку.

— Торопитесь?

— Нет. Я была у подруги, а к ней пришел молодой человек.

— Пришлось уйти? — рассмеялся Павел.

— Третий лишний, говорят, — в свою очередь улыбнулась Татьяна и с нерешительностью взглянула на директора. — Вам передала секретарь мое заявление?

— Да, — сказал Павел. — Но на курсы механиков вы не поедете.

Танины брови вопросительно подскочили вверх.

— Жаль расставаться с вами, — улыбнулся он, но Таня по его тону поняла, что с ней шутят, и покачала головой. — Нет, правда, из Таежного я вас никуда не отпущу, — уже серьезно проговорил Павел. — Будете учиться, Таня, не волнуйтесь. Но ехать все-таки не придется.

— Заочно? — разочаровано вымолвила она.

— Нет.

— Я не понимаю.

— Курсы механиков в Таежном, при нашем леспромхозе будут, — пояснил Павел. — Кончите их — других учить будете: у вас станут проходить практику молодые трактористы. Ну, довольны?

— Большое спасибо, Павел Владимирович!.. До свидания!

Павел улыбнулся, кивнул головой и поднялся на крыльцо дома Столетникова.

Когда Павел вошел в комнату, то первое, что он увидел, был домашний торт с цифрой тридцать пять, поставленный в центре еще не накрытого стола.

«Вот оно что», — подумал Павел и подошел поздравить Александра с днем рождения, незаметно для других показав ему кулак.

Из комнаты Столетникова вышел широко улыбающийся Нижельский.

— Владимирович, — обратился он к Павлу, — давно жду вас, — и показал на шахматную доску. — Давайте партию?

— Охотно!

Павел сел к столику. Играл он белыми. Ходы делал быстро, почти не обдумывая. Он знал, что секретарь райкома играть начал недавно, и в своем выигрыше был уверен. Но вот ферзь Нижельского при поддержке коней и слона атаковал левый фланг Павла, взял слона, трижды объявил «шах», загнав короля Павла в угол, а еще через ход конь Нижельского, перескакивая через фигуры, угрожающе уставился на короля.

— Еще шах, Павел Владимирович… Вам хода нет. Выход — менять ферзя на коня, а там…

«Постой, постой, — удивился Павел, — когда же он успел? Да, да, берет ферзя, потом другим конем делает шах… и… до мата рукой подать. А, быть может, сумею выкрутиться?.. Нет, проиграл!»

Павел пытался расквитаться второй партией, но сдал и ее, играл, обозленный на себя, третью, но успеха не добился. Начинать четвертую отказался, заранее подняв на радость Нижельскому руки.

— Вы что-то не в форме нынче, Владимирович, — заметил Нижельский, внимательно вглядываясь в лицо Павла. — Случилось что?

— Сам не пойму, Олег Петрович.

В глазах секретаря было столько участия и доброты, что Павел не мог кривить душой.

— Скажите, Олег Петрович, — как бы вы поступили, если бы вас попросил товарищ написать об одном деле… Ну, а вы бы знали, что дело это его очень волнует и что если вы напишите правду, то товарищ ваш очень расстроится.

Седобородов, Бакрадзе, Столетников и Костиков, игравшие в домино, притихли, и все повернулись к Леснову и Нижельскому, приостановив игру.

— Очень даже просто, — вдруг сказал Седобородов, словно вопрос был задан ему. — Написал бы все как есть. Что еще?

— Э-э, кацо, написать легче всего, — недовольно поморщился Бакрадзе. — Надо еще помочь товарищу.

Нижельский с любопытством и вниманием слушал.

— Обычно просьбу выполняют, — сказал он, — тем более, товарища или друга. Александр Родионович и Васо Лаврентьевич правы. Мало написать. Насколько я понимаю, речь идет о Заневских — давайте говорить прямо. Надо их помирить.

Заговорили о семейных отношениях, о том, почему неполадки в производственных делах всех касаются, а семейные ссоры мало кого волнуют.

— Некоторые говорят: милые бранятся — только тешатся, — развивал мысль Нижельский. — Что ж, это правильно, если люди по пустяку повздорили. Но когда люди перестают замечать один другого, питаются в разных местах — тут уж не «тешатся», а переживают. И ничем не измерить эти переживания незаслуженно оскорбленного человека, ничем не определить, какой глубины след остается в его сознании. А ведь все это отражается и на работе человека, на его здоровье, настроении. Значит, и семейная ссора нередко приносит вред обществу.

Да, сегодня, решил Павел, он допишет письмо Верочке, расскажет все, как есть, пообещает, что поможет ее родным помириться.

В комнату вошла мать Александра и пригласила гостей к столу.

Павел, шедший впереди Столетникова и Бакрадзе, неожиданно остановился на тропе.

— Что там? — спросил замполит, заглядывая через плечо Павла.

— Соболь, — ответил тот и указал на парный след. — Ночью прошел.

— А почем вы знаете, что ночью? Может быть, вчера или позавчера!

— Ночью, — уверенно повторил Павел, трогая пальцем отпечаток на снегу. — Вчерашней ночью и днем падал снег, значит, следов не было бы, да и днем соболь здесь не пройдет, он не любит шума. А след свежий, еще не застыл и чуть изморозью присыпан, — Павел выпрямился, глубоко вздохнул. — Эх-х, сейчас бы побелковать или с обметом на соболя идти! — мечтательно произнес он. — Не могу равнодушно смотреть на следы, как увижу, так и заболел — тянет в лес.