Борис Дубровин - О годах забывая

Вот и гарнизон. Вот и дом.

Игорь вышел из газика, надел Аяксу приготовленный заранее ошейник, взял его на поводок и потянул к подъезду.

Аякс все обнюхивал землю, упирался, не желая подчиниться поводку. Игорь подхватил его на руки и, шагая через две ступеньки, поднялся на третий этаж. Открыл дверь, переступил порог, опустил на пол Аякса и освободил его от поводка. Щенок сунулся к двери, но она закрылась перед ним. Зато дверь в комнату из передней Игорь уже отворил, вошел туда:

— Ну иди, иди сюда, глупенький!

Вот одна лапа боязливо опустилась на пол, точно на лед. Аякс вошел, посмотрел вокруг, обнюхал тумбочку с разноцветными альбомами для марок и задрал правую заднюю ногу… И Игорь живо принес из кухни тряпку, подтер лужу.

А щенок облюбовал себе местечко в правом углу, около окна. Игорь расстелил тряпичную подстилку, припасенную Ириной. Щенок улегся, но, вероятно вспоминая мать и брата, заскулил так жалобно, что вошедшая после концерта Ирина кинулась к нему, подняла, прижала к себе, забыв о праздничном платье, поцеловала, зашептала что-то и долго не отпускала.

Ночью, пододвинув подстилку с Аяксом к кровати, Игорь думал об этом порыве Ирины. А сам нет-нет да и поглаживал щенка около носа. Тот скулил, жаловался кому-то, словно звал мать. Рука Игоря сама собой находила теплую мордаху, пальцы отыскивали за ушами Аякса заветные уголки. Прикосновение к ним умиротворяло щенка, и он, вздохнув, затихал. А потом все повторялось снова.

Просыпаясь при «плаче» Аякса, Игорь видел: Ирина не спит, но тут же закрывает глаза, как только замечает, что Игорь проснулся. И в бледном, полупризрачном лунном свете, профильтрованном узорной занавеской, Игорь впервые увидел своеобразие Ирины. «Точно олененок, — подумал он. — Да, да, олененок. Вот он — образ! В характере ее и доверчивость, и пугливость, и беззащитность… Какая красивая!» Игорь внутренне благодарил жену за ее невысказанную встревоженность: ждала, когда он заснет, и тогда она поднимется, приласкает, успокоит щенка.

Неожиданно вспоминались дорога, отара овец, машина, Огарков… «Да, я так думаю о нем, будто мы с ним вступили в поединок… А может, не совсем так: тут сложнее. Если остаются без возмездия подлость и обман, — значит, нет равновесия между добром и злом. А я уверен — есть! Ни одна слеза не остается неотмщенной. Да так ли плох Огарков? Прожигатель жизни? Наверное, способен на многое, если Наташа его полюбила. Или увлекалась им? Нет, полюбила… И любит, видимо… Не разложишь по полочкам: вот хороший, вот плохой человек! Что, я сам-то святой разве? Случалось, обижал, да и обижаю, самую близкую мне душу — Ирину. И только ли ее? А порой мои письма Наташе напоминают командирские окрики. Потом спохватываюсь, когда письмо отослано и в ответ следует красноречивое Наташино молчание. До сих пор я не смог изменить положение Наташи… А мои подчиненные?.. Нет, здесь порядок… А Ирина?»

Ранним утром Игорь и Ирина были на ногах. Ирина приготовила завтрак, сварила кофе, поставила блюдечко с молоком Аяксу. Потом положила кусок вареного мяса.

Игорь чувствовал себя свежо, будто отлично выспался. Он вывел Аякса гулять. Неуклюжий, большелапый… Увидел ребят, гоняющих тряпичный мяч, и резво помчался за ними.

Вспоминались рассказы отца о войне, когда собаки подносили боезапасы под огнем, вывозили раненых, подрывали танки, бросаясь со взрывчаткой под бронированное днище… И вдруг Игорь мысленно увидел смешного лопоухого, увязавшегося за тряпичным мячом щенка уже большим…

— Игорь, тебя к телефону, иди, я погуляю с Аяксом.

Игорь, уходя, слышал, как жена позвала:

— Аякс, Яшка-чебурашка!..

«Ну вот, и стало нас трое», — подумал Игорь. Оглянулся и увидел материнскую улыбку на лице Ирины. Та ласкала своего Яшку-чебурашку…

— Слушаю, старший лейтенант Иванов у телефона!

— Игорь! С воскресным днем! Это Муромцев!

— Женька! — обрадовался Игорь. — Ну спасибо, друг. Спасибо!

— Как пес?

— С характером! Что надо!

— Ты какого выбрал? Коричневого?

— Откуда ты знаешь?

— Предполагаю.

— Да, Аякса! Женя, у меня марки отличные появились, не заскочишь? Сегодня же воскресенье! Как, а? И альбом захвати синий. Пусть Ирина полюбуется.

— Марки? Это прекрасно! Но сегодня не выйдет. С хлопцами навестим бывшего пограничника: он в больнице. Ну, бывай! Ирине кланяйся!

— Еще раз спасибо за Аякса! Я — твой должник! Привет жене, детишкам и твоим рыбешкам! Ну, плыви!

— Попробую! — Старший лейтенант Муромцев положил трубку с улыбкой. Хороший парень Игорь! Познакомились в Москве, в филателистическом магазине. Оба были в гражданском. Потолковали о марках. И расстались. А потом встретились в самолете, летевшем в Ашхабад из Москвы. С кем-то поменялись местами, чтобы сидеть рядом. Оказалось, Игорь не только собирает фауну и флору, но он и «аэрофилателист»; его страсть — марки на авиационные темы. Он тогда даже похвастался, что у него есть серия из десяти крупноформатных марок, посвященная спасению экипажа и пассажиров «Челюскина», и что на десятикопеечной марке этой серии сделана надпечатка, связанная с перелетом С. Леваневского.

Понравились Евгению целеустремленность Игоря, его веселый характер, страстная преданность авиации. А о своем кумире, Покрышкине, он говорил с таким знанием дела, словно был его биографом. Привлекала начитанность Игоря, знание английского языка. Был он остер на язык. И в искренности его Евгений не усомнился ни разу. Так, день ото дня, от встречи к встрече, они становились все необходимее друг другу.

И сейчас, положив трубку, Муромцев как бы ощутил рукопожатие друга. Посмотрел на часы. Взглянул в окно канцелярии. Ага, Говорков!.. Обычно голова высоко поднята, чуть не запрокинута. «Мою голову может уравновесить только маршальская звезда», — шутил он. Сегодня голова мрачно опущена, понурился. И было отчего. На последнем собрании он — комсорг — горячо призывал выполнять все правила и инструкции по охране границы, но той же ночью неожиданно для Муромцева нарушил инструкцию.

Муромцев вышел проверять наряды и послал впереди себя Гуценка. Говорков, увидев Гуценка, невесело приветствовал его:

— Салют, земляк! Такое на душе!

Предостерегающий жест Гуценка, означающий: «Потише… ты!», не очень «дошел» до Говоркова.

— Кошки на душе скребут. Да не дрейфь! Офицерской проверки не будет сегодня! — Говорков закурил и протянул ему пачку папирос: — Закури! Ты знаешь, какое письмо я только что получил?! Э-эх, — он тяжко вздохнул, — ну чего ты, Максим! Закуривай! Вот спички!

Муромцев все слышал и дал «прикурить» Говоркову. Тогда он ничего не сказал Максиму Гуценку. Но на обратном пути, хотя Гуценка уважал, «попотчевал» и его. Максим только откашливался.