Борис Дубровин - О годах забывая

— Ну и потом, — говорил Муромцев, — почему вы не пресекли его неверных действий сразу?

— Неловко: земляк!..

— Когда на гитаре его учите играть и кроете — ничего. Тут он — не земляк!..

Муромцев был огорчен неспроста: застава на хорошем счету. Случай этот редчайший! И неожиданный!

И сейчас, увидев в окно Говоркова, его удрученное лицо, он, как бы со стороны оценивая и себя в событиях минувшей ночи, услышал свой строгий голос. «Не переборщил ли? Но проверку нарядов придется участить, а Говоркова, видно, продраили с песочком и без меня. Его к Атахану Байрамову в больницу не возьму. Но что это меня все время беспокоит?.. Я — замполит. Все ли я знаю о каждом из своих подчиненных? Просчет Говоркова — и мой просчет! И, может быть, у меня больше власти, чем авторитета?»

Муромцев вышел из-за стола, когда в дверь постучали, и увидел тоскливые глаза Говоркова:

— Разрешите обратиться, товарищ старший лейтенант?

И тут замполит придумал ход.

— Случилось что-нибудь, а, Саша?

— Виноват я, очень виноват. Хотел после собрания поговорить с вами, а тут так случилось… Я же и курево никогда в наряд не беру. А тут…

— Да что такое? — Муромцев подошел и положил руку на плечо Говоркову. Тот еще ниже наклонил голову и протянул конверт.

— От жены? — узнал почерк замполит. Жена Говоркова ждала ребенка. — Что-нибудь со здоровьем у Аннушки?

Говорков помотал головой и весь покрылся краской, указывая на строчки уже вынутого из конверта письма!

«Отец твой опять пьет горькую, опять ссорится с матерью, ударил ее при мне, а меня грозит из дому выгнать…»

— Что делать, Евгений Владимирович? А? Готовлюсь в наряд вчера, а ноги не идут: все о доме, о доме думаю, Я и до проверки курил, нарушил… Что делать-то?

— А если я обращусь в военкомат?

— Эх, разве можно? Отец — фронтовик, дважды ранен, орден. А как же его так перед всеми?

— Знаешь, Александр! Я добьюсь, чтобы отпустили тебя на побывку…

— Товарищ… товарищ… товарищ старший лейтенант, — благодарно прошептал Александр, — товарищ…

Сейчас Говорков забыл о своей славе следопыта, о трех задержанных им нарушителях, о двенадцати благодарностях за службу и о почетной грамоте, подписанной начальником отряда. Сейчас он не помнил и о той кропотливой комсомольской работе с молодыми солдатами, о тематических вечерах, диспутах и викторинах, проведенных благодаря ему. Сейчас он осознавал лишь одно: пограничник Говорков нарушил устав, а его хотят отпустить на побывку. Но тем и отличался Муромцев, что знал не только, как одет, обут и накормлен солдат. Он все время изучал характер, склонности, семейные и товарищеские отношения каждого из подчиненных.

— Собирайся в больницу, — неожиданно для Говоркова и для самого себя сказал он.

— Как? Простили? Знаю, что — нет, знаю, что сукин я сын! И хоть единственный раз за полтора года случилось это, а простить нельзя! Но вот, честно говорю, все отдам, чтобы исправить!

— Гуценку напомни, чтобы гитару не забыл.

— Есть, товарищ старший лейтенант! — Просветленно, любяще блеснули глаза у Говоркова. И четко зацокали, удаляясь, его подкованные сапоги.

Твердые чеканные шаги солдатских сапог оторвали Атахана от печальных раздумий. В маленькой палате-изоляторе он в этот воскресный день ощутил себя оторванным от всех. Никто не заходил к нему. Одиночество было томительным. Без многого можно обойтись. Но как обойтись без людей?

Шаги звучали все громче, но, когда дверь в палату Атахана открылась, перед ним возникла Наташа. Чувствовалось, что она чем-то довольна и вовсе не разделяет настроения Атахана.

— К вам гости. — И обернулась: — Юлька, и ты сюда же?

— Я табуреточку. — Юлька деловито втащила табуретку вслед за Гюльчарой, вошедшей с двумя стульями.

Гюльчара взяла Юльку за руку и увела. В комнату вошел молодой плечистый старший лейтенант в форме пограничника. И то ли своими плечами раздвинул палату, то ли улыбкой, но Атахан даже на локте попробовал приподняться, вглядываясь в открытое лицо неожиданного гостя. Тот, опустив левую руку с каким-то прямоугольным предметом, обернутым газетой, правую поднес к околышку фуражки.

— Приехали навестить!.. Старший лейтенант Муромцев Евгений Владимирович. — Он протянул руку Атахану, а за спиной его выросли еще трое.

— Старший сержант Максим Гуценок! — представился один из них, держа в левой руке гитару в брезентовом чехле.

— Сержант Говорков! Александр…

— Рядовой Лев Беляков!

Больше ничего не было сказано, а больной уже стал дышать свободней. Солнцем, простором и бодростью веяло от новых знакомых. Атахан подсознательно, боясь надеяться, ждал их.

— Граница, — смущенно промолвил Атахан, словно извиняясь за свое недомогание.

— Ну-ка, Беляков, где наши скромные подарки?

И на тумбочке появились цветы и фрукты.

— Спасибо!..

— Вы не попробовали бы приподняться и посмотреть в окно, — предложил Муромцев, когда Атахан коротко рассказал о себе.

Атахан приподнялся, посмотрел в окно и замер: неподалеку пограничник держал на коротком поводке восточно-европейскую овчарку. Она сидела, высунув малиновый язык. Атахан жадно вглядывался в клинообразную голову с темными, косо поставленными глазами, стоячими остроконечными ушами, в мускулистую шею. Кажется, уже давно не видел он такой глубокой груди, широкой спины с покатостью крупа к хвосту, такого подтянутого живота и саблевидного хвоста. А эта короткая черная, с подпалинами, шерсть! Точно выглянул во двор родной заставы, и снова его обдало ознобом границы и теплом дружбы!

— Ну, угодили… — только и прошептал Атахан.

Он подался поближе к окну. Наплывало пограничное прошлое… Стало так хорошо, будто не в больнице он, а с Муромцевым, Гуценком, Говорковым и Беляковым служит и дружит давным-давно на одной заставе… Но ведь прожитые дни и годы не канули в бездонную пропасть. Иначе не оказались бы эти гости у его постели!

Атахан повернул голову к Муромцеву, а тот раскрыл свой сверток: альбом с марками… Чужды и далеки были Атахану заморские растения, невиданные птицы, обезьяны, слоны и крокодилы. Но комната стала еще шире, а Муромцев и его товарищи — еще ближе.

Некоторые страницы альбома Муромцев переворачивал быстрее, и Атахан заметил, с какой гордостью тот вглядывается в изображения. Порой старший лейтенант указывал на штемпель.

— А почему вы увлеклись марками? — не отрывая глаз от яркой панорамы животных, спросил Атахан.

— Да потому… что пограничники связаны с природой. Захотелось еще лучше ее узнать. И не жалею! Я гашеные марки, только гашеные собираю. Они в таких краях побывали, столько глаз на них смотрело…

— Какой большой альбом!

— У старшего лейтенанта еще есть. У нас тоже завелись любители, — доброжелательно и не без удовлетворения заметил Беляков. — Вот я, например. Правда, я собираю спортивные марки.