Борис Дубровин - О годах забывая

— Прав Александр Александрович.

— А теперь давайте расходиться, — сказал Сморчков. — Эдик, ты первый. Ты же самый быстрый и зоркий.

Эдик усмехнулся. Был доволен, заработав похвалу, хотя Сморчков явно подковырнул его, назвав зорким.

— Вот что, Эдик… Если по дороге заметишь Чижикова, вернись, предупреди, брось камешек в окно.

— Не беспокойтесь, я с другой стороны улицы из рогатки!

— Да ты что, салага несчастная, никак со своей детской рогаткой не расстанешься. Или не соображаешь, что окно разобьешь, да и люди заметят. Такой мужик — и из рогатки стреляет. Смехота! — Лука в последние дни при каждом удобном случае обрывал, осаживал Эдика. И сейчас он «врезал промеж глаз», выставив его дураком. — Подонок! — прошипел он на прощание.

Эдик только зубами скрипнул.

— Эдик, ты идешь направо! Понял? — спросил Сморчков.

Все прислушались к его шагам, к стуку затворяемой двери.

— И за что вы так на Эдика? — вступилась Липа.

— Тебя не спросили! — дыхнул перегаром в ее сторону Лука. — Тоже мне, защитница! Этот хлюст лишь выпендривается! Ему бы только себя показать!

— Вот что, Липа. Иди, но смотри внимательно: нет ли поблизости Чижикова. Я серьезно опасаюсь его и всех предупреждаю. Неспроста он был на суде. Он мог пойти за вами, когда вы покинули суд.

— Покинули! — осклабился Бусыло. Его бульдожьи ноздри дернулись, бородка колыхнулась. — Покинули! Мишка нас, как паршивых, шелудивых псов, вышвырнул!

— Ладно, довольно об этом. Липа, всего доброго. Осторожнее. Если что — предупредите.

Липа поднялась, с каким-то особым значением посмотрела на Сморчкова, точно зовя и обещая себя. Она и вправду тянулась к нему. Для нее в Сморчкове было обаяние самого умного, самого образованного из всей этой братии. Ей нравилось, как он управляет Лукой, Зерновым, Бусыло, Эдиком, сам оставаясь вне зоны их воздействия. Ей хотелось подчинить его себе, увлечь. А Эдик — всего лишь эпизод. И сейчас она сумела так пройти по комнате, что даже Лука замотал головой, увидев покачивание ее бедер.

Она ушла, а дразнящий запах ее духов еще смешивался с запахом дыма.

— Ну вот, кстати, Лука, не откажи в любезности, — обратился к нему после паузы Сморчков, — глянь, хорошо ли дверь за собой Олимпиада Федоровна притворила.

Лука тяжело поднялся, чуть наклонясь вперед широким лбом, протопал до дверей, прошел в коридор. Дверь была не на замке. Он вышел на порог, спустился по ступеням крыльца, выглянул за ворота. Обернулся, увидел Липу. Помахивая сумочкой, гордо и независимо шла она по улице, но вдруг повернула назад. Помахала рукой. Кому это? Неужели заметила меня? Решила, будто подглядываю. За такой козой, за такой мартовской кошкой глаз да глаз нужен. Но все же противно, если подумает, будто слежу!

Он вернулся в комнату.

А Липа шла навстречу Эдику.

Он поджидал ее на всякий случай. И не ошибся.

— Прошвырнемся ко мне в хату? — предложил Эдик. — Мачеха на дежурстве — в ночной смене. Музычку послушаем, твист сбацаем, и вообще…

— Да ведь Лука меня хватится.

— Ты разве к нему прикована? К подруге пошла! Придумаешь какую-нибудь бодягу, сбрешешь, от тебя не убудет.

— Только ты иди по этой стороне улицы, а я по той.

— Какая осторожная!

— Будешь осторожной! Если Лука узнает, он и мне шею свернет, и тебе. Будь уверен.

— Испугала! — тряхнул он волнистыми волосами и провел по ним рукой так, как Кулашвили. Он этот жест действительно перенял у Михаила, зачем-то пытался даже подражать его походке. Он купил себе такую же белую безрукавку, какую после смены носил Михаил.

— Ну кому сказано?! — строго взглянула она на Эдика.

— А я чего?.. — И он перешел на другую сторону улицы. «Фигуриста, словно кинозвезда!» — отметил он про себя и облизнулся.

В комнате Сморчкова все оставались на своих местах.

— Так вот, друзья, — более доверительным тоном заговорил Сморчков. — Эдика и Липу выпроводил не зря. И не сердись, Лука, на меня за Олимпиаду Федоровну. Женщина она хорошая. А дело щепетильное. Эдик все может завалить. Убрать Мишку надо нам самим, без него. Если бы я его не предостерег тогда с Ниной Кулашвили, он бы завалился и нас бы продал. У него на хвосте висел участковый, а он проморгал. Но хватит о нем. Теперь о деле. Или кто-нибудь против?

— Да, салага, он и есть салага! Только бабы да карты на уме. Ни одну юбку пропустить не может! А рогатка чего стоит! Я недавно видел, как он из рогатки в воробьев стрелял! Ненависти в нем много, а ума бог не додал. Действовать без него будем. Прав, Александр Александрович, — уважительно закончил Лука. — Продолжайте.

Зернов и Бусыло согласно кивнули.

— Я полагаю, надо избрать то же место на Пушкинской улице, где мы собирались раньше, чтобы прикончить Мишку. Стройка немного выросла, но действовать надо так же, с пролета третьего этажа. Нужно подстраховывать с левой стороны, где деревянные ворота. Хотя тот, кто говорил с Кулашвили, предлагая ему оставить нас в покое и уехать отсюда, тот человек отмечает, что Кулашвили возвращается ночью домой исключительно по правой стороне. Только по правой. Тогда случайность — встреча с пьяным — вывела его на середину улицы. Да и этот вездесущий Чижиков с оружием оказался рядом. Но по теории вероятности это один раз из тысячи может случиться. Я предлагаю со стороны стройки поставить Бусыло с Зерновым, как тогда. А у ворот деревянных встанем я и Лука.

Лука самолюбиво засопел:

— Что ж я, один не справлюсь? Он по левой и не ходит, а мне не доверяют, вроде Эдика.

— Я не хотел обидеть, но где двое — там вернее.

— Ну ладно, поглядим.

— Александр Александрович, а когда его ночная смена?

Пока шел этот «совет», Эдик без особых предосторожностей ввел Липу на второй этаж, открыл дверь в свою комнату.

В комнате, чисто прибранной, обстановка была убогая. Стол обеденный на тяжелых ногах, диван, двуспальная железная кровать с никелированными набалдашниками, шкаф, комод, буфет. На стене единственная фотография: обрюзглый человек с такими же волнистыми волосами, как у Эдика.

— Мой отец, — небрежно бросил Эдик. — Мало ему было, что водки выхлестал целые цистерны, так он по две пачки папирос жарил в день. И изжарился. Сперва ноги отказали. Потом инфаркт. Потом поджелудочная. Был кочегаром, вылетел в трубу сорока двух лет. Ну ладно, чего о нем…

— А что это за спичечные этикетки.

— Да это я для смеху собираю! У меня их вагон и маленькая тележка. Ну, иди ко мне. Нет, погоди-ка, музычку-то обещал! — Он поставил проигрыватель с долгоиграющей пластинкой на подоконник и включил довольно громко.

— Ты что, глухой? Зачем так орет?

— А чтобы знали, я — дома! — и прибавил громкость.

— Чудак! Сейчас придут!