Борис Дубровин - О годах забывая

— Алексей Александрович! То есть, простите, Александр Алексеевич, тьфу ты, напасть, Александр Александрович, совсем меня Мишка с этим судом сбил с панталыку, — говорил Эдик. — Объясните, почему вы тогда мне помешали, когда я ожидал жену Мишкину. Я нарочно раньше не опрашивал, ждал, когда все соберемся.

— Молчи ты, салага! — оборвал его Лука. — Пока Мишки не было, забыл, что ли, сколько дел у нас было! Правда, погорели несколько раз. Ученичок Мишкин прижучил — Контаутас. Да и Кошбиев на больной мозоль наступил. Не до собраний было. Так что, умолкни и не мешай говорить о деле. Надо что-то придумать: как же перевозить? Он же, дьявол, сквозь металл и дерево видит. Как зыркнет своими глазищами, вроде рентгеновскими лучами просвечивает меня. Александр Александрович, не найдется ли выпить? Душа горит.

— Не держу спиртного. Вы это знаете.

— Знаю. Но так, а вдруг?..

— Нет, — не унимался Эдик, — все же объясните: почему не дали мне пришить Мишкину бабу? Почему?

Александр Александрович с неприязнью повел глазами. Ему было опять и неприятно, и обидно, что это ничтожество, этот Эдик, перепутал его имя и отчество, будто в насмешку. Кроме карт и баб, ничего не знает. Он одержим жаждой насилия. Даже хвастался: «Всегда кусаю баб в постели, иначе не могу. И обязательно я ее изматерить должен и морду ей набить!»

— Во-первых, я никому отчета в своих поступках не давал и давать не собираюсь, — и Сморчков со скучающим видом достал папиросу, размял ее медленно, закурил. — Во-вторых, чтобы ты, Эдик, кое-что понял, поясню. Ты не удивился в ту ночь, что около тебя оказался участковый? Чижиков — бывший пограничник, бывший фронтовик, он такое повидал, что тебе и во сне не снилось. И если уж он ночью будто ни с того ни с сего появился около тебя, тебе это ни о чем не говорит? Молчишь? Он шел, чуть не на пятки тебе наступал, а ты и ухом не повел. Это о чем говорит? Ты — разиня! Он тебя чуть-чуть не взял голыми руками. Молчишь? Молчишь! Потому что вякать легко, а оправдываться трудно. А кто тебя спас в ту ночь? Кто крикнул «Нина!», давая тебе сигнал? Кто предупредил тебя в последний момент? Кто? Кто?!

— Вы.

— А знаешь ли ты, что из-за твоей неосторожности жена Мишки Кулашвили перестала ходить на занятия кружка и теперь всюду ее кто-нибудь сопровождает? Молчишь? Ты думаешь, если убьешь ее, то сам уцелеешь? Думаешь, если сила есть, ума не надо?

— Почему? — с трудом оправляясь от метких ударов Сморчкова, попробовал возразить Эдик. Будучи ничтожеством и сознавая это, он силился всех уверить в своей значительности. Он мечтал утвердить себя как сильного человека. Заставить уважать себя. Не словами, а делом. Он в карты проиграл жизнь Кулашвили нарочно, чтобы самому расправиться с ним, чтобы по воле его, Эдика, путь контрабандистам стал свободней. Сын пьяницы, он, в раннем детстве потеряв мать, от мачехи и от вечно пьяного отца не видел тепла и любви. С детства им помыкали. Лишенный всяких привязанностей, он вырос в ненависти к родным, и тем более — в ненависти к окружающим. Но, хотя он ненавидел и Бусыло, и Белова, и Зернова, и самого Сморчкова и не раз обманывал их, он жаждал завоевать уважение тех, кого презирал. Это был его круг. Вне его начиналось мертвое пространство отчуждения. Вот отчего он решился возразить самому Сморчкову.

— Не вышло с женой Мишки, но Мишку я пришью. И увидите все, как это будет. Если я сказал, сделаю. Мое слово твердое. Я вижу, вы считаете, будто я не справлюсь с Мишкой, клоните к тому, чтобы другие им занялись, но я справлюсь! А уж если попадусь — никого не продам. Да только я не попадусь.

Кулашвили казался Эдику той ставкой, которой он расплатится за все, чтобы в ближайшем будущем, убрав с дороги Сморчкова, встать во главе «дела». Жажда власти ослепляла его.

— Если Эдик сказал, так и сделает, — вмешалась Липа.

— Цыц ты!.. — осадил ее Лука.

Она гордо передернула плечами, даже не удостоив его взглядом.

— Хватит тянуть! Пора! — вскинулся Эдик.

— Не спеши, коза, все волки твои будут! — насмешливо осадил его Лука. — Немудрено голову срубить, мудрено приставить!

— Нет, и срубить мудрено! Тут все разговорчики, а до дела как доходит, так: «Эдик — милости просим!» Конечно, я самый молодой, да и самый скорый, — не без гордости закончил он и молодецки глянул на Липу.

— Скоро делают, так слепо выходит. Скоро блох ловят, — воспользовался заминкой Лука и не преминул снова ужалить Эдика.

— Что вы мне эти байки рассказываете! Что я, мальчик, что ли? — взвился Эдик. — Я себя знаю. А твою песню, Лука, слушать, так двух жизней не хватит. Боишься ты Мишки, вот и крутишь! А у меня как вскипело, так и поспело! Не то что у тебя: сидит, надувается, три дня в лапти обувается.

— Молчи! — завелся и рассвирепел Лука. Он привстал и тяжко шагнул к Эдику. Схватил его за грудь. Приподнял над стулом, тряхнул так, аж круги пошли перед глазами у Эдика, и он прикусил язык.

Против таких убедительных аргументов Эдик возразить ничего не смог. Лишь взгляд его, сверкающий непримиримой ненавистью, столкнулся с точно таким же взглядом Луки. И Лука не выдержал, отвел глаза.

Обстановка усложнилась.

Правда, когда обсуждали нападение на Ирину Николаевну Домину, так же разгорелись страсти, так же взвивался Эдик и так же «усаживал» его вскипевший Лука. Это коробило Александра Александровича. Да и время поджимало.

— Значит, так, — обратился ко всем Сморчков. — Время — за нас. Снова хлынули из-за границы иностранные студенты, волокут антисоветскую литературу. Силы брошены на борьбу с ними. А мы должны воспользоваться этим и остроумней прятать наш товар, — он сделал паузу и возвысил голос, заметив нервозность Эдика и Липы.

— И снова предупреждаю! Упаси бог, мараться о любую религиозную, порнографическую и тем более антисоветскую стряпню. Упаси бог! Мы — честные предприниматели, — Сморчков предостерегающе посмотрел на Эдика и Липу. — Кстати, Эдик!..

— При чем тут Эдик? Чего вы, Алексей Алексеевич, простите, Александр Александрович, чего вы на меня так смотрите?!

— Чтобы слабину не дал! Одно дело — провоз товаров, другое — измена Родине!.. Сколько лет могут дать за одно и сколько впаять за другое?! То-то… А Теперь о деле. Все подумайте о том, как надежнее спрятать для провоза нужный нам груз. Что касается жены Кулашвили, то трогать ее не будем. Браться надо, видно, впрямую за самого Мишку. Так, что ли?

— Конечно так! — вскочил Эдик. — Я раз сказал, так и будет. Он — мой, он — за мной!

— Уж больно ты быстрый! — сказал Лука Белов.

— Ничего не быстрый! — отрезал Эдик. — Вы так просомневаетесь, пока Мишка нас догола не разденет, как баб!

— Довольно зубоскалить, — поморщился Лев Зернов, потрогал бородку, и темно-серые глаза его обратились к Бусыло: — Ты как думаешь?